Полная версия Вход Регистрация
maboga
В особом ряду стоит размышление С. Бахвалова об устройстве Вселенной, названное им «если хотите эссе, а хотите – поэма в прозе» «Златая цепь». На первый взгляд, странное, совершенно необычное, из ряда вон выходящее, это исследование, тем не менее, убедительное и очень интересное. Вообще эссе в литературоведении определяется как «прозаическое сочинение небольшого объема и свободной композиции, выражающее индивидуальные впечатления и соображения по конкретному поводу или вопросу и заведомо не претендующее на определяющую или исчерпывающую трактовку предмета». В русской литературе подобные конструктивные измышления, пожалуй, встречаются не часто. Это эссе есть попытка проверить алгебру гармонией. Недаром, эпиграфами к некоторым главам в труде С. Бахвалова служат строфы известных поэтов:

«В этом мире блаженно-новом,
Как сверканье и как тепло,
Было между теплом и словом
И не слово, и не число»
Николай Гумилев.

«Во всем однообразный смысл
И совершается свобода:
Не воплощает ли природа
Гармонию высоких числ?»
Осип Мандельштам.

Так что же умещается в понятиях между «числом» и «словом»? Энергия ли? Волны? Движение? Ритм? Какой моделью отражена структура Вселенной? Существует ли какая-то закономерная логическая связь между телом и душой?
maboga
Нам, людям молодым и эмоциональным, не всегда возможно осмыслить стройность логического ряда чисел, хотя из школы многие помнят занимательный фокус с лентой Мебиуса – старинного математика и физика – о теоретической возможности двухмерного пространства.
В учениях об устройстве мира есть основные две концепции – божественная и умозрительная. Учение о триедином Боге (Бог-дух, Бог-отец, Бог-сын) – учение об одном разумном целом, сплетенном в одну субстанцию, породившую живое и неживое, дает верующему защиту в духовном плане, поддерживает и оберегает его. Сильному же человеку Бог без надобности. Учение о Космосе как бесконечной субстанции, неисчерпаемой самой по себе и неисчерпаемой для изучения, дает возможность пытливому уму изучать как Вселенную, так и себя самого, а, следовательно, совершенствоваться до бесконечности. Что удобней и предпочтительней – выбирает каждый самостоятельно.
В отличие от первого сборника, «Златая цепь» содержит стихотворения, состоящие из одного четверостишия, которые пронзительны и точны по мысли:
Иной не подаст вам корочки хлебца,
А те – отдадут последнее.
После одних остается наследство,
После других – наследие.
Хотелось бы также отметить, что на лексическом уровне в книге встречается много просторечных, разговорных и даже бранных слов. Например, «дурачье», «образина», «ерундистика», «сволочье» и другие. Такая лексика используется автором для характеристики речи героя или героини, а иногда, просто потому, что по-другому не скажешь.
«Златая цепь», безусловно, большая удача автора, в книге есть и серьезные философские стихотворения, и любовная, и пейзажная лирика, что делает сборник многогранным, глубоким и очень интересным. Не менее интересен также сборник «Смута», где встречается эпатажная и любовная лирика.
В целом поэзия С. Бахвалова не для равнодушных людей, она заставляет задуматься и вместе с лирическим героем попробовать найти ответы на проблемные, философские вопросы.

автор Надежда ПАПАНОВА, студентка СМУ.
maboga
Стоишь у моря, на костях,
Стоишь за счет невинных судеб,
Когда в колымских лагерях
На каторжных работах погибали люди.

Нет кладбища и нет могил,
Из жизни уходили безымянно,
Когда выстраивалась наша магистраль,
Им трудно было, нам это лишь теперь понятно.

Мрачное сердце, душа Колымы,
Молодая столица северной стороны.
Древняя столица мертвых дорог,
Столица туманов, дождей, холодов.

Но нет прекраснее земли,
Ведь лучше нет родного края!
Люблю природу Колымы-
Магадан! Столица любимого края!

Но нам молодым,
Страшны ли туманы?
Нас могут дожди запугать? Холода?
Нам Родину нужно любить и лелеять.
Репрессий нельзя допускать никогда.

Наш Магадан – золота клади,
Рыбы немеренно и серебра…
Наша задача сегодня - учиться,
А завтра нас ждут повзрослее дела:

Оберегать природу Колымы,
Наладить производство снова,
Учить детей – вот будущее нашей стороны.
Я Родину люблю и к этому готова.


Ученица 7а класса Монастырёва Елена.
maboga
«А откуда родом ты?» - вчера мой друг спросил.
- Я родилась в Магадане.
Удивленно спросил: «Это где?
Все цитируют героя комедии
И слова его о Колыме».
- Очень жаль, что приехать не сможешь,
Ведь, действительно, я далеко
А ведь край то мой удивительный,
Расскажу я сейчас про него.
Колыма – это ширь необъятная:
Среднекан, Тенька, Сусуман.
И новым собором красуется
Белоснежный наш Магадан.
На холодном востоке России
В тридцать девятом году
Образован был этот город -
Он и стал возглавлять Колыму.
Во время суровых репрессий
Миллионы невольных людей
Попали сюда и работали
На благо Отчизны своей.
Воспоминания пропитаны памятью,
Но ведь сколько воды утекло…
Наша страна развивается,
Но историю не забудет никто.
Историю надо помнить,
Историю надо чтить,
И знать, что без знания прошлого,
В будущем нам не прожить.

Ученица 10А класса Снежана Незнанова.
maboga
СЕВЕРНАЯ БЫЛЬ

Океан где-то там далеко подо мной,
Облака норовят самолёт задержать.
Но я рвусь к северам, словно птица – домой,
И чем ближе снега, тем теплее душа.

Над Россией лечу невидимкой в ночи,
А Россия во мгле, как пятьсот лет назад.
Где-то красный петух во всё горло кричит,
Где-то новый пророк открывает глаза.

Там блестят топоры иноземных стрельцов,
Там из Углича колокол тянут в Тобольск,
Там балтийским ветрам подставляет лицо
Великан – бомбардир с детства скроенных войск.

Не двуглавый орёл, так снопы в кумаче,
А всё та же трава меж костей Соловков.
Золотой эполет под плащом на плече
У безродного старца. Да кто ты таков?..

Русский север, укрой одеялом следы
Уходящих на юг за святою водой.
Русский север, оставь каплю мёртвой воды,
Чтобы горечь убить в океане живой.

Птица может без сна и без пищи лететь,
Если знает, что там впереди – хорошо.
Человеку дано знать про жизнь и про смерть,
И что счастлив лишь тот, кто дорогу нашёл

От земли до небес и с небес до земли.
В этот радужный мост вбито столько гвоздей,
Столько рук сбито в кровь, чтоб увидеть смогли
Даже те, кто слепы, путь к далёкой звезде.

Вот он, Лобный помост четвертованных строк,
Вот он, бунт Пугача и есенинский смех,
Вот Высоцкого крик и взведённый курок:
У стрелка без лица хватит меди на всех…

Целься, враг мой, в прицел без прищура гляди:
Это зеркало, - сколь ни стреляй, всё в себя.
Самолёт мой – Пегас, не сдавайся, лети
К северам, к северам, от натуги сипя!

Повернулась земля с боку на бок, - и край
Одеяла поднял с ног Нагаевский крест.
Магаданский маэстро, прошу, поиграй
На колючей струне золотых этих мест!
maboga
Каменный Венец

В рассвете ль, в тумане не видно звезды?
Орлиный ли клекот? Гусиная ль стая?
В Нагаевской бухте — охотские льды,
Охотские льды у причалов не тают.

Обнявшись, лежат Океан и Тайга,
Плывут облака тяжело и натужно,
На северных склонах чернеют снега,
Цветет рододендрон на осыпях южных.

Морские туманы вздыхают вдали,
Бесцветные травы дрожат по долинам,
И мокрые тучи, как камни, легли
Усталым горам на озябшие спины.

В болотах, подернутых хрупким стеклом,
На лапы промокшие дует «хозяин»,
А первая бабочка робким крылом
Сухую былинку, как ветер, качает.

А ветер качает охотские льды,
А скользкая льдина качает нерпенка.
И отсветом солнца и тенью воды
Далекие сопки пронизаны тонко.

Виктория Юльевна Гольдовская
maboga
Тополовка

Штормит и бьется в пристани
Охотская вода.
Мы рыбой серебристою
Забили невода.
Ты ждешь меня, наверное,
На дальнем берегу,
И я любовь и верность
Для встречи берегу.
Пусть труден день в разлуке,
Работа нелегка,
Пусть съело солью руки
У парня-рыбака,—
Я, как тельняшкой флотскою,
Горжусь своей борьбой,
Студеною, охотскою,
Рыбацкою судьбой.
Я с песнею веселою
Вернусь к своей красе
В рыбацкую Тополовку,
В поселок на косе.
Улов и сердца золото
Прими, родной приют!
И чайки над Тополовкой
Домой меня зовут.

Виктория Юльевна Гольдовская
maboga
Бухта
Крута, как древний лук тугой,
Дуга земли. Родная гавань
Швыряет яростный прибой
В песок и лед, в снега и травы.
Пожалуй, океанский флот
Мог разместиться в бухте этой,
Когда б у северных широт
Не столь коварно было лето.
Когда б июнь, устав от льдов,
Не оседал пургой нежданно
На скользких палубах судов
У черных пирсов Марчекана.
От этих пирсов, ветру в лоб,
Грядущих штормов не считая,
Уходят рыбари на лов
Голубоглазого минтая.
Навстречу — птичьи косяки,
Навстречу — солнечное море
И золотые маяки
С огнями вечными на створе.
Лишь чайки жалобно кричат
О том, что в пору ледостава
К тебе не все придут назад,
Крутая, яростная гавань.
maboga
Бродяги
I
Не с машинами попутными
Мы изъездили тайгу,
Плыли мы реками мутными,
Жгли костры на берегу.
Плыли легкими кунгасами
От селенья Оротук,
Где утесы седовласые
Встали в тесный полукруг,
Где туманы, словно призраки,
Сводят путников с ума,
Где, большая и капризная,
Повернула Колыма.
Крик кукушки озабоченной
Бился, бился над рекой:
В правый берег заболоченный,
В левый — голый и крутой.
А потом мы шли распадками
В неизвестные края,
И встречались куропатки нам,
Не слыхавшие ружья.
Под дождями шли, под бурями,
Где в обход, где напролом,
И от нас медведи бурые
Уходили в бурелом.
В серый день, в погоду скучную,
Повстречали мы Весну,
Что, как мы, тропою вьючною
Шла распадком к Детрину.

Нам с тобой забыть не велено
Той весны в бродячий год,
Той таежной яркой зелени,
Той брусники у болот,
Сопок, что сползли отрогами,
Белой ночи у костра...
Неизвестными дорогами
Шли тайгою трактора.

Эх, пути-дороги длинные,
Вы мне снитесь по ночам:
Серпантин на Усть-Утиную
И болота на Урчан.

Не с машинами попутными
Мы изъездили тайгу —
Плыли мы реками мутными,
Жгли костры на берегу...

II

Мне снились ночью пестрые шлихи,
И россыпь голубики под горою,
И те, что не написаны стихи,
И те, о ком не сказано — герои.

Мне кажется, что я, познав тайгу,
Коснувшись льдов, сто раз дыша болотом,
В великом оказалася долгу,
Не помянув, не описав кого-то,

Кто и сейчас с тяжелым рюкзаком
Идет в снегах, без троп, по гиблой топи.
Все так же пахнет дичью и дымком...
Грядущий день тревожит и торопит.

Кто клонится к ржаному сухарю,
Кто без опаски не ступил ни шагу...
Я никому тебя не подарю,
Мой дальний друг, безвестный мой бродяга,

Сменивший сто судеб и сто колец!
Исхлестанный безжалостной пургою,
Не знаю, кто — геолог иль беглец —
Проходишь ты голодною тайгою.

Гудит мошка, тревожатся ветра,
Полярный день идет тропою длинной...
Ты легче куропачьего пера
И ярче рододендрона в долинах.

И сколько б голубого серебра
Над гладью Волги ни склонила ива,
И как рассвет ни плавился б с утра,
И как дымы бы ни были красивы,—

Что я могу? Со мной одна душа.
И сон мой переносит душу эту
Туда, где, галькой темною шурша,
Идешь ты в ночь. И нет тебе рассвета.

III

В. Копытину, первооткрывателю чукотской ртути

Нет! Был рассвет. Тяжелый, как рюкзак.
Из сил последних вытоптана тропка.
Был съеден хлеб. Был выкурен табак.
Но розовела киноварью сопка.

Под ней — вода. Блестящая, как ртуть.
Здесь все мое. Не данное в наследство.
Лишь снегиря малиновая грудь
Пришла со мной из призрачного детства.

И пусть пред снегом облака пестры
Заплатами на сером одеяле,
Пусть где-то жгут тревожные костры,
Пускай меня в отряде потеряли,

Пусть в этой сопке самородков нет!
Но я пройду истертыми ногами,
Чтоб проложить сюда свой первый след,
Чтоб киноварь — тяжелый, мягкий камень —

Легла мне в руку, яркая, как кровь.
Над тундрою осенний запах браги...
От волжских, от березовых лесов
Пришли мы в тундру. Вольные бродяги.
maboga
Каменный венец

За легендой золотою
Люди морем шли,
Над охотскою водою
Паруса несли.
В бухте светлой и желанной
Бросили конец
В час, когда горел в тумане
Каменный венец.

И от моря по отрогам
До таежных рек
Шел по чаще без дороги
Смелый человек.
Встал над северным заливом
Город, как дворец.
Будто новый и счастливый
Каменный венец.

И в ночном холодном мраке,
В сумрачные дни
Город в море шлет, как маки,
Алые огни.
Их во тьме зажгли герои
Мужеством сердец,
Как над гордою горою —
Каменный венец.
maboga
Шоферу

Узкой лентой в горы
Вьется путь.
Некогда шоферу
Отдохнуть.
Вдоль дороги скалы
Сторожат.
Ветки краснотала
Не дрожат.
Встал туман стеною,
Спит земля.
Больно руки ноют
От руля.
Трасса незнакома,
Ночь темна.
И подруге дома
Не до сна.
Распустила косы,
Расплела...
Гиблые б откосы
Отвела,
Убрала бы в горы
Дым-туман,—
Возвращайся в город
Магадан.

Виктория Юльевна Гольдовская
maboga
Перевал Подумай

Край суровый, безлюдный, угрюмый.
Глушь. Долина и спуск к реке.
Есть у нас перевал Подумай
В долгой горной цепи на Теньке.
Там кукушка не куковала,
Не шумела весной тайга.
Десять месяцев над перевалом
Днем и ночью метет пурга.
Не летают над сопкой птицы,
Бурундук там не роет норы,
И прохладных кустов голубицы
Не найти возле той горы.
Только пыльный, шершавый лишайник
Льнет к обветренным ребрам камней,
Словно старую шкуру случайно
Сбросил в них грязно-желтый змей.
Ни зимой, ни весной зеленой
Не лежала туда тропа...
Только мыли дожди по склонам
Камни, круглые, как черепа.
Здесь таилися тайны строго.
Только кто-то в них клад сыскал,
И суровая нить — дорога
Через грозный легла перевал.
С той дороги, со страшной нити ли,
Кто-нибудь да сорвется вниз...
Говорили: — Подумай! — водители
И, подумав, за руль брались.
Побеждали невольный трепет
И смотрели беде в глаза...
Эй, водитель, крепки ли цепи
И подтянуты ль тормоза?
И с тяжелым гуденьем моторы
Уходили в заоблачный шквал.
Осторожное сердце шофера
Брало сказочный перевал,
Где срывается гулкий щебень,
Где шумит над вершиной гроза...
Бога чтишь? Посули молебен.
А не чтишь — проверь тормоза.

Виктория Юльевна Гольдовская
maboga
Пеликен

У меня украли пеликена —
Милого, капризного божка.
С той поры меня к больничным стенам
Приковала тяжкая тоска.
Мой божок принадлежит другому!
Как же быть мне дальше на земле?
В чьи глаза глядеться мне, как в омут?
Отвечай, лукавый мой Келе!
Ты молчишь, бесстрастен и беззлобен.
Отблеск звезд дрожит на гладком льду.
Знаешь ты: сквозь беды, сквозь сугробы
Я приду. Опять к тебе приду.
Ранний месяц выгнется, как стебель,
И начнет над сопкой ворожить,
Чтоб всполохи вспыхнули на небе,—
Узкие чукотские ножи.
Может быть, устав от стужи лютой,
Ты один собрался в дальний край?
Может быть, следы к тебе запутал
Голубой бродяга горностай?
А сполохи ярче и острее...
Хочешь, я их стежкой расстелю?
Всю тайгу огнем своим согрею,
Снег и камень — хочешь? — растоплю.
Разобью я грудь в утесах диких,
Захлебнусь тревогой на бегу.
Пусть алеют мерзлою брусникой
Капли крови на сухом снегу.
Пусть поют в ночном пути каюры,
Пролетая вдоль замерзших рек,
Как в погоню шел тайгою хмурый,
Бога потерявший человек.
Как, забыв обиды и измены,
Он без сил пришел издалека,
Чтоб спасти, чтоб выручить из плена...
И кого?
Смешного пеликена,
Глупого, упрямого божка.

Виктория Юльевна Гольдовская
maboga
Смерть Бармалея

Ночь проходит тихо, тихо...
Не дожить мне до утра!
Не лечи меня, врачиха,
Не жалей меня, сестра.
Пусть бойцы самоохраны
Под окном не стерегут:
С ножевой, глубокой раной
Далеко не убегу.
И сама отпустит стража
На кладбище за рекой.
Бирку на ногу привяжут
И уложат на покой.
Так что я теперь не страшен,—
Есть душа и нет души!
Ты, сестра, письмо мамаше
Потрудись уж, напиши.
Там у нас теперь сирени
Зацвели, укрыли сад.
А уж сын ее Евгений
Не воротится назад.
Женька я. А по привычке
И охотней и смелей
Отзывался я на кличку
«С пересылки Бармалей».
Уважал Закон и Братство,
Был силен, угрюм, упрям...
А богатство? Кто ж богатство
Наживал по лагерям?
На троих в этапе кружка,
На десяток — котелок.
И ни разу я подружки
Завести себе не мог.
Ты не верь, что из-за Кати...—
Катерина — баба, что ж! —
За бараком на закате
Бармалей взялся за нож.
И не грязная колода
Привела меня к ножу!
Я долги за карты отдал.
Ну, а драка... не скажу!
Есть свои у воров счеты.
И убили. Так пришлось.
Не реви, сестра, чего ты?
Мне не надо бабьих слез.
Я свой век, как куст калинный,
Прожил зябко, на ветру...

Ночь была сухой и длинной.
Он смотрел на медсестру
И слезам ее но верил.
Да уж было все равно:
Заперты ль снаружи двери,
Зарешечено ль окно.
Час утра пришел, алея.
Вышло время на заре
Отстрадаться — Бармалею
И смениться — медсестре.
А потом в санчасть под своды
Луч веселый заглянул.
Десять суток до свободы
Бармалей не дотянул.
А она? Полы помоет
Дома. Скажет мужу «Друг»,
Свиньям вынесет помои
И тогда в сарае, вдруг,
Прислонясь, навзрыд заплачет,
Вытрет слезы. Ни к чему.
Не дала судьба удачи
Ни тебе и ни ему.
Только каждый день на зорьке
Смотрит женщина с тоской
Вдаль. Где вырос на пригорке
Свежий холмик за рекой.

Осень ранняя, сырая,
В низком небе птичий крик.
И когда пришла пора ей
Улетать на материк,
Не сдержалась. И украдкой,
Бросив мужа и дела,
По обмёрзшей, скользкой кладке
Утром за реку пошла.
Чтоб спросить: ты мог быть лучше?
Мог еще уйти от зла?
Если б раньше свел нас случай,
Я б, скажи, тебя спасла?
Тишина. На хвойных лапах
Умирал холодный дождь.
Горьких трав сиротский запах
Наводил тоску и дрожь.
— Если б я сказала:
«Милый»,
Мы б с тобой ушли от них?..
Тишина... И на могилах
Нет ответов для живых.

Что ж! Пойдет тропинкой узкой
Продолжать свое житье.
Но капроновые блузки
Не порадуют ее.
От любви не захмелеет.
Так судилось:
ей одной
Быть вдовою Бармалея
И охранника женой.

Виктория Юльевна Гольдовская
maboga
Лось

Где малиновой росою облака
Захлестнули затуманившийся склон,
Где во льду течет студеная река,
Неуемный, неуступчивый Кедон,—
Лось хрустальную лозинку заломил;
Тонкий свет скопился в призрачном следу,
Будто с неба лось срывал и обронил
Голубую полунощную звезду.
Иней сам слетал с размашистой груди —
Не догнать его порывистым ветрам.
Только облако вздымалось позади,
Только эхо откликалось по горам.
Но сгубила б лося снежная звезда —
Догнала бы его пуля на бегу,
Да за мной, а не за зверем шел тогда
Смуглый лыжник сквозь звенящую тайгу.
Он сказал мне: — Ты — как острая стрела,
Что внезапно угодила меж бровей!
После я его в друзья себе взяла,
Но ему не подарила сыновей,
Не ввела веселых дочек в тихий дом.
И не то чтоб не хотела,— не пришлось.
Задымился, затуманился Кедон,
Затрубил в лесу тревогу старый лось.
И ушел мой друг холодною зимой
За недвижные, тяжелые снега
С переметною охотничьей сумой
На коварного далекого врага.
Не гулять уж по чащобам молодцу,
Хоть давно конец распроклятой войне.
А лосиха, доверяя мне, к крыльцу
Сыновей своих приводит по весне.
Что ж я плачу? Так на свете повелось,
Чтоб к любимым путь тайгой был заметен.
Что ж я плачу? Ведь ломает ветки лось
Там, где в наледи кручинится Кедон.

Виктория Юльевна Гольдовская
maboga
Людской закон

Есть на свете такой закон:
На пожаре не греют рук.
Если даже мороз силен,
Если даже горит не друг,
А врага окаянный дом
Плавит жаром багровый снег,
Руки греть пред таким огнем —
Самый страшный на свете грех!
Проплывают, как флаг чумы,
Над пожарищем облака.
Из открытой для всех сумы
В этот час не тащи куска!
Пепелище — дурной огонь.
Он в себе не таит тепла.
На пожаре гвоздя не тронь,
Накаленного добела.
Искры острые, словно нож,
Волны дыма — немая зыбь.
Руку, взявшую грешный грош,
Осыпает дурная сыпь.
На лице закопченном след
Оставляет тогда рука.
И до самых последних лет
Не отыщется ручейка,
Где бы губ воспаленных жар
Освежил ты июльским днем,
Если ты не тушил пожар,
Если руки ты грел на нем.
Рвется в небо набатный звон,
Камень в крышку... Последний стук.
Самый древний людской закон:
На пожаре не греют рук.

Виктория Юльевна Гольдовская
maboga
Баллада о святом Валериане

Пахнут росы солнечно и пряно,
Светлый луч, дробясь, о камень бьет.
Здесь трава святого Валериана
Шапками лиловыми цветет.
Где лекарство от тоски и страха?
Жил давно в одной из дальних стран
Поп чудной, кудесник или знахарь,
Чернокнижник Фра-Валериан.
В золотой ромашке луговина,
Синий лен, чертополох степей.
Там во имя и отца и сына
Он искал траву от всех скорбей.
Потому что знал — не святость мессы
Облегчает страждущую грудь,
Потому что беды, а не бесы
Наш короткий сокращают путь.
Матери, чей сын ушел на битву,
Чтоб спаслась от страхов наяву,
Повелел он не творить молитву,
А искать чудесную траву.
Зелье ароматное, простое
Приносило сердцу забытье.
С той поры зовут грудным настоем
Вяжущее терпкое питье.
Ночью боязливые крестьянки,
Помолясь мадонне в тишине,
Сыроватый корень валерьянки
В фартуки сбирали при луне.
Только кошек это зелье кружит,
Зверь кричит и мечется с тоски,
Дьяволом непойманные души
Смотрят сквозь зеленые зрачки.
А когда капелла отпевала
Восковое тело старика,
Вся в земле, легла на покрывало
Черная, широкая рука.
Эту память, эту святость мне бы,
Чтоб соцветья звездами взошли,
Чтобы не живым уйти на небо,
А чтоб в землю взять с собой земли.
Сотни лет — и так же росы пряны,
Так же луч, дробясь, о камень бьет.
И трава святого Валериана
Утешает, лечит и цветет.

Виктория Юльевна Гольдовская
maboga
Баллада о стланике
Все растения Севера можно пересадить, и только неприхотливый стланик погибает, будучи перенесенным на другую почву. (Заметки агронома).
Писать веселых виршей не могу:

Передо мной все бьется ржавый стланик,
Он, из тайги перенесенный странник,
Опять душой зовет меня в тайгу,
Где рос он, жесткий, крепкий и колючий,
На голых скалах, задевая тучи,
Над грозной и грохочущей рекой.
Он пил снега, собой их растопляя,
Он жил, корнями камни оплетая,
И не искал себе земли другой.
Когда ж смолкал реки осенний рокот,
Он под ветрами, шедшими с востока,
Ложился в камни, о снегах моля.
Но вдруг кирка... и раны... и удары...
И вместо сопок — черные бульвары,
А там асфальт. Там даже не земля.
Там даже звезды светят еле-еле.
И встала неподатливая зелень
Враждебной жизни охранять уют.
И запах смол, таинственный и пряный,
Угас в дымах лиловых и туманных.
И нет цветов. И птицы не поют.
Но снег зимой — упрямее, чем птицы.
И все равно ему, куда ложиться,
Его несет, его кружит метель.
Так грудь — под ветер и стволы —
под тяжесть!
Погибнет стланик, все равно не ляжет
В чужую белоснежную постель.

Едва звенят промерзшие иголки.
По городу лукавой богомолкой
Идет зима в обманной тишине.
И только стланик бешено зеленый
Над снегом разметал свои знамена,
Как будто крылья поднял встречь весне.
На праздник жизни яркой и веселой
Он, в рыжих клочьях, скрюченный и голый,
Придет и скажет, яростно грозя:
— Вот я принес свои сухие сучья.
Зачем их жег мороз и ветер мучал?
Сломить их можно.
Наклонить — нельзя.

Виктория Юльевна Гольдовская
maboga
Баллада о ветре Фен

Угрюмый и холодный ветер Фен
С туманами на берег гонит море...
И если с целым миром я в раздоре,
Тому виной холодный ветер Фен.
И ни тепло давно обжитых стен,
Ни яркий свет спирали на камине
Не упасут от северной пустыни,
Когда идет бродяга старый Фен.
Холодный ветер к нам приходит с юга,
И если где-то за морем подруга
Сдалась другому добровольно в плен
И больше уж не ждет тебя в тревоге
Из этой горькой северной дороги,
Ее дыханье мне доносит Фен...
Тропа, что дыбом к небу поднялась,
Прорыта сквозь восходы и закаты,
И по болотам старые лопаты,
Где ржавчина, как в ранах, запеклась.
Здесь Млечный Путь над чьим-то изголовьем
Когда-то тек не молоком, а кровью.
И не было звезды при их кончине...
В фуфайке из тумана, как и ныне,
Не ведая грядущих перемен,
Шел тот же ветер. Неуемный Фен.

Виктория Юльевна Гольдовская
maboga
И любовь, и глухая ревность
В сердце вспыхнули и прошли.
И уже не грустит царевна,
Провожая вдаль корабли.

Капитан молодой и статный
Добровольно не сдастся в плен.
Принесут корабли обратно
Груз стяжательства и измен.

Груз остывшей осенней крови
(Думал — золото, вышло — медь!).
Нет на свете таких сокровищ,
О которых бы след жалеть.

Даже якорь срывает ветер,
И сквозь сталь пробегает течь..,
Нет сокровищ таких на свете,
Чтобы их до конца беречь.

В самых дальних путях Скитальца
Ожидает глухое дно,
И венчальные камни с пальцев
Сами свалятся все равно!

У царевны седые косы
(Думал—жемчуг, а то — роса!).
Убирают в ночи матросы
Обветшалые паруса.

Упадет во дворце на стены
Всех несбывшихся грез гроза...
И назад отнесет, как пену,
Клочья мокрые — паруса.

И с тоскою простой и древней
Смотрит на море дочь земли...
И вздыхает всю ночь царевна,
Проводившая корабли.
maboga
К портрету

— У вас портрет Хемингуэя?
Дань литературной моде?
Разговор с гостем
Весь от сумы да от тюрьмы,
Вдоль всех дорог — его дорога.
Зеленой Африки холмы,
Тропа свирепых носорогов.

Пылает горная война,
Шумит стоцветная коррида...
Бокалы белого вина
В отелях павшего Мадрида.

Морских скитальцев, поздний труд...
Акулий жир... Свирепый голод.
Зеленый камень изумруд
В тени таинственной гондолы.

Пираты... Выстрел на борту...
Бровей упрямых полукружья.
Любовь... и страх за красоту,
И горький крик: «Прощай, оружье!»

Там кровь стекает со страниц,
Там океанов грозен рокот...
Но за печалью без границ
Мне всюду чудится жестокость.

И все ж портрет в шкафу моем —
Отнюдь не моде дань беспечной!
Котенок... «Кошка под дождем»,—
Звучит в душе моей извечно.

Я вижу: итальянский день,
Затянутый ненастной пленкой,
Так, будто набежала тень
На лоб кудрявого ребенка.

И плющ промокший на стене...
Бормочет что-то смытый гравий...
И плачет женщина в окне,
Как веер, отодвинув ставень.

Далеко, ах, далеко дом,
Страна отважного Колумба!
Здесь дождь... И мокнет под дождем
Котенок, прикорнув у тумбы.

И разве в мире есть друзья,
В хаосе мест, в тоске дорожной?
И ничего сменить нельзя..,
А обсушить котенка можно.

Пусть будет целый мир согрет!
Тепло раздать бы, не жалея...
Из-за стекла глядит портрет
Великого Хемингуэя.
maboga
Шут

Метут ветра на всех дорогах мира,
И ночь темна, как поздняя река.
И шут опять ведет пустыней Лира,
Обманутого жизнью старика.

Он в замке жил, не зная бед народных.
Так у каких стучать ему дверей?
В его стране на нивах плодородных
Растут бурьян да горестный пырей.

А что он знал? Пиры, турниры, шпаги,
Лукавый шелк, хвастливый звон рапир...
Идут пустыней жалкие бродяги
В лохмотьях вымокших — и шут, и старый Лир.

Кто короля посмел обречь на муки?
«Меня карать? Я всех караю сам!»
Как ветки вяза, скрюченные руки
Он гневно простирает к небесам.

Явили милость небеса слепому:
Безумием он, как плащом, одет.
А шут, тот знает: есть дорога к дому,
Где никогда не угасает свет.

И он идет. И он тропинку ищет.
Должна ж — проклятье! — быть тропинка тут!
Он сам-то родом из бродяг и нищих,
Он знает все, усталый, мудрый шут:

Ночных костров дымящую тревогу
И горе, где слезами не помочь.
Но знает он: не с каждого порога
В его стране голодных гонят прочь.

Он шут, не раб. Не каторжник, к галере
Прикованный ржавеющим ядром.
Он просто друг. И просто другу верен,
Пусть всех небес над ним грохочет гром.

Пусть воют вихри, вырвавшись на волю,
Пусть сто дождей взбесились на земле!
Он для себя не знает лучшей роли,
Чем роль шута при старом короле.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Сошли века под сень дубов зеленых,
Но пыль дорог взметнулася опять.
И сердце б мне, как старую корону,
Найти в ночи и королю отдать.

Пусть молний нет. В окошко лампа светит.
Не подаянье— ужин на плите.
Но шут и Лир, тоскуя о рассвете,
Опять идут в безглазой темноте.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Страницы пожелтевшие Шекспира,
Далекие, мятежные века...
И шут выводит на дорогу Лира,
Безумного слепого старика.

Виктория Юльевна Гольдовская
maboga
Сердце

Словно злое волшебное слово
Лег туман на просторы дня.
Так ложится на плечи больного
Отсыревшая простыня.
Паутина бессонных ночей
Прилипает к окну больницы,
Чтобы бухта и лунный ручей
И во сне не могли присниться.
Там в камнях обсыхает роса,
Ирис клонит под ветром плечи...
Там суровые паруса
Мы носили штормам навстречу.
Гнулась мачта крутой дугой,
Билась пеною белой ночи...
Сердца парус, такой тугой,
Изорвали мне бури в клочья.
Август солнечный, голубой,
Дозревающий голубицей...
Моря северного прибой
Бьется в темном окне больницы.
Миллионами ярких брызг
Бьет о скалы тоска и ярость...
Хоть немного еще держись,
Мой изодранный, дерзкий парус!
Чтоб пред тем, как уйти в края
Из которых уж нет возврата,
Белой лебедью шла ладья
На пылающий свет заката!

Виктория Юльевна Гольдовская
maboga
Мореходы (главы из поэмы)
Поэма «Мореходы» осталась неоконченной.

Матросы Беринга
Осьминоги бьются в якорях,
И не слышно песни за торосом,
Потому что в северных морях
У русалок замерзают косы.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Нам — сквозь дыры — звездные леса
Видятся во тьме полярной ночи.
Соль и ветер съели паруса,
А латать их не хватает мочи.

Давит стыд среди других забот.
Нас не бьют. Мы понимаем сами:
Как же так? Российский пакетбот
Ходит под худыми парусами!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Темный кубрик. Не видать ни зги.
Ветер, плач ли сотрясает стены?..
Говорил наш лекарь: от цинги
Человек становится скаженным.

Мне вот снилось, что горилку пьют,
Всем налили, я ж сижу, как лишний.
И что мати з печi достают
Казанок с варениками з вишнi.
Что цветут вишневые сады,
Что звенят дареные мониста...
Я молю тебя: «Воды!.. Воды!..» —
Ты, смеясь, проносишь коромысло.
Вот и все... Сосед мой, хоть умри,
Просит щей и репы с огорода...
Мы вчера приели сухари,
А сегодня допиваем воду.

Но когда кончается припас,
Вместе с ним кончаются и страхи.
Плохо только: встретим смертный час,
Не сменив холщовые рубахи.
Те, что капли крупные, как град,
В камень просолили на матросе.
На последний, огненный закат
Наше судно, может быть, выносит
Паруса тяжелые, как медь,
Мачту, что застыла и не гнется...
Никого не надобно жалеть!
Особливо тех, кто не вернется.
Нас и штормы не бросали ниц!
Наш удел высокий, а не жалкий!..
А у белокаменных криниц
Плачут чернобровые русалки.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Океана медленный простор...
Волны бьют, как вечные куранты:
Будь спокоен, Беринг-командор,
За свою славянскую команду!

В час, когда превыше всех даров
Станет хлеб, ты спустишься на берег.
Мясом чудом пойманных бобров
Угостят тебя матросы, Беринг.

На земле, где не растет трава,—
Корабельной просмоленной стружкой,
Чтоб легла покойно голова,
Мягкую набьют тебе подушку.

Только уж с покоем и едой
Никогда ему не породниться!
Смотрит, смотрит месяц молодой
Сквозь его дрожащие ресницы.

Юный месяц, два златых конца,
В облаках ныряет спозаранку.
Как обломки женина кольца,
Подняты в насмешку над землянкой.

В Дании себя он видит вдруг,
В древнем парке, где гулял ребенком,
То не снег, то тополевый пух
Закружил бесшумною воронкой.

Нет, то снег далеких островов,
То в нездешний мир открылись двери...
Как они промыслили бобров?..
Отдохни! Ты очень болен, Беринг.

Все б отдать за яркий свет углей,—
Леса нет на берегу убогом...
Льет песок со стен... Но так теплей.
Стой, матрос! Не отгребай. Не трогай.

Ведь песок не страшен тем, кто жив.
Кто прошел от Дании до Америк.
Русскую Америку открыв,
Спи теперь спокойно, Витус Беринг!

Но в цинготном медленном огне
И сегодня он сгореть не вправе!
Под какой звездой, в какой волне
Моет киль свой бриг «Апостол Павел»?

«Я моряк... и самый высший долг...»
Чу! Песок не шелестит по крыше.
И прибой вдруг грохнул... и умолк.
Больше Беринг ничего не слышит.

Океана медленный простор...
Волны бьют, как вечные куранты:
Будь спокоен, Беринг-командор,
За свою славянскую команду!
maboga
Жаннетта
В самый тихий полунощный час
Грозный зов разносится по свету:
«Погибаем! SOS! Спасите нас,
Нас относит к острову Жаннетты,
К острову Погибших Кораблей,
К острову Надежды Погребенной...»
Шепчут, покрывая рев морей,
Хрупкие и нервные антенны.
Что спасает в самый страшный срок?
Что сильней, чем туча штормовая?
Разве материнский образок? —
Нынче их не часто надевают.
Он надеждой ясною блистал,
Делал берег и ровней, и ближе,
Умереть мужчиной помогал,
Но не мог помочь в пучине выжить.
Разобьется судно об утес,
Медный крест затянет илом донным,
Потому что камень — крепче слез,
Потому что — горе побежденным.
Но на смену сумрачным векам
Век пришел и дружбы, и заботы.
Вот уже на помощь морякам
Поднялися в воздух вертолеты.
Волю сердца чуя, не приказ,
В облаках радист поет, как витязь:
«У «Жаннетты» будем через час.
Соколы! Хорошие! Держитесь.
Мы вас слышим! Помощью пошла
К вам родная, щедрая планета...»
Я не знаю, кто она была,
Женщина французская Жаннетта.
Чей заветный маленький портрет
На стене висел у капитана?
Чей последний, скорбный силуэт
Выплывал из блеклого тумана?
Может, мать? Седая голова...
Мать, которой сына не заменят
Никакие в мире острова,
Славы блеск и полновесность денег.
Или та, что в дальней стороне
Мужа из похода ожидала
И ночами видела во сне
Острые и вздыбленные скалы,
Где слепых ветров не превозмочь
Где во тьме — туманы, рифы, мели...
А быть может, не жену, а дочь
Видел капитан на акварели?
Не ласкать отцу ее кудрей,
Сиротою вырастешь ты, Жанна!
Пусть же средь арктических морей
Черный остров будет ей приданым.
Дочери оставит капитан
Славу, а не деньги... И в печали,
Наклонясь к линованным листам,
Он запишет в вахтенном журнале:
«Груду скал, что средь полярных вод
Я на карту нанесу к рассвету,
Если запись кто-нибудь найдет,
Окрестите островом Жаннетты».

Разве важно — дочь или жена?
Кто теперь родством считаться станет?
Девочек французских имена
Высятся в полярном океане.
maboga
Март

Уголь, снег и морской песок.
И торчали от волн вдали,
Как щетина небритых щек,
Стебли трав из сухой земли.

Клочья ваты — обрывки туч,
Солнца свет воспаленно рыж.
Ветер с горных сорвался круч
И гремит по железу крыш.

Он в погасшие окна бьет,
Серой пылью швыряет в парк.
Голый лед, грязный лед, темный лед..
Вот такой в Магадане март.

Зацветает под солнцем снег
На отрогах далеких гор.
Облака, словно ленты рек,
На небесный легли простор.

В них шиповника алый цвет,
Одуванчика легкий пух,
Птичьей стаи незримый след,
Дальних странствий тревожный дух.

Всех сокровищ не надо мне —
Только б плавились в бухте льды,
Только несся бы встречь весне
Запах талой морской воды.

Ветер в скалы, как в снасти, бьет,
С океанских срываясь карт.
И звенит, голубеет лед.
Вот такой в Магадане март.
maboga
Никто не в силах мне помочь!
Столичный день бредет в тумане,
Затем, чтоб где-то в Магадане
В жемчужных бликах встала ночь.

И сопки сгрудились толпой,
И час бессолнечный недолог...
Кто этой синей ночи полог
Сегодня разделил с тобой,

Считая звезд литые гривны?
Как мир стал на свиданья скор!
До дальних, до бессонных гор —
Четырнадцать на реактивном.

У реактивных легкий след...
Так приложить бы все усилья,
Взять в руки маленькие крылья,
Взять в руки голубой билет.

И, точно к спящему во льду,
Давно остывшему зимовью,
Лететь за старою любовью
И задохнуться на лету.

Взойти на трап, смиряя дрожь...
Нет, не взбежать тропой недлинной.
Как душно нынче на Неглинной!
В Замоскворечье хлынул дождь.

Виктория Юльевна Гольдовская
maboga
Утро

Сегодня я проснулась рано
И увидала из окна,
Что зыбкой пеленой тумана
Покрылась горная страна.

Снега еще не скрыли сопки,
Но краски осени сошли.
На тайные медвежьи тропки
Иголки лиственниц легли.

Вода, в ночи уйдя за остров,
Ворчит и стонет вдалеке.
Медуз беспомощных и пестрых
Отлив оставил на песке.

А птицы, с облаками споря,
Идут в туманах за залив,
На золотых осенних зорях
Крутые крылья опалив.

В нечеткости размытых линий
Зажегся первый сноп огней...
И молодых морозов иней
Сошел с обветренных камней.

Виктория Юльевна Гольдовская
maboga
Никто не в силах мне помочь!
Столичный день бредет в тумане,
Затем, чтоб где-то в Магадане
В жемчужных бликах встала ночь.

И сопки сгрудились толпой,
И час бессолнечный недолог...
Кто этой синей ночи полог
Сегодня разделил с тобой,

Считая звезд литые гривны?
Как мир стал на свиданья скор!
До дальних, до бессонных гор —
Четырнадцать на реактивном.

У реактивных легкий след...
Так приложить бы все усилья,
Взять в руки маленькие крылья,
Взять в руки голубой билет.

И, точно к спящему во льду,
Давно остывшему зимовью,
Лететь за старою любовью
И задохнуться на лету.

Взойти на трап, смиряя дрожь...
Нет, не взбежать тропой недлинной.
Как душно нынче на Неглинной!
В Замоскворечье хлынул дождь.

Виктория Юльевна Гольдовская
maboga
4 марта состоится торжественный вечер «Тепло колымских строк»
Стихи о Магадане (известные и неизвестные)
МАГАДАН. КОЛЫМА-ИНФОРМ 04.03.2015.
В начале марта состоится торжественный вечер, посвященный двум важным датам в творческой, литературной жизни Колымы. Свой 60-летний юбилей с момента первого выхода в свет отметит альманах «На Севере Дальнем», 55-летие со дня основания – Магаданское отделение «Союза писателей России»
18 февраля 1955 года – день, когда была подписана в печать первая книга альманаха «На Севере Дальнем». Первый номер в основном состоял из маленьких рассказов и стихотворений, в нем были напечатаны произведения 24 авторов. За 60 лет в свет вышло около ста номеров этого литературно-художественного издания.
Многие магаданские литераторы свой творческий путь начинали со стихов, рассказов и очерков, опубликованных на страницах альманаха. Читателям стали известны имена Владимира Португалова, Петра Нефедова, Антонины Кымытваль, Олега Куваева, Юрия Васильева, Владилена Леонтьева, Семена Лившица, Анатолия Пчелкина, Александра Бирюкова, Владимира Христофорова и других. Много имен, открытых альманахом, приобрело известность не только в области, но и за ее пределами.
Так, книги Юрия Рытхэу переведены в 30 странах мира, роман Олега Куваева «Территория» до сих пор считается одним из самых значительных произведений о первопроходцах Севера, стихи Антонины Кымытваль и проза Альберта Мифтахутдинова вошли в сокровищницу не только отечественной, но и мировой литератур.
Альманах сыграл большую роль в сплочении литературных сил Магаданской области: объединил молодых писателей и поэтов, журналистов, ученых, живущих на Крайнем Севере и пишущих на северную тему. Спустя пять лет после первого выхода в свет издания – 1 марта 1960 года – была создана Магаданская областная писательская организация. Первыми пятью ее членами были – Виктор Кеулькут, Борис Некрасов, Галина Остапенко, Юрий Рытхэу и Владимир Сергеев.
Сегодня Магаданская областная организация Союза писателей насчитывает 11 членов: Владимир Данилушкин, Антонина Кымытваль, Сергей Поляков, Давид Райзман, Зинаида Самсоненко (пишущая под псевдонимом Чина Моторова), Вадим Сахибгоряев, Рудольф Седов, Анатолий Суздальцев, Сергей Сущанский, Валерий Фатеев, Петр Цыбулькин.
Магаданские авторы своей многогранной деятельностью приумножают славу Колымы: становятся победителями литературных конкурсов, получают дипломы и премии. Публикуются книги колымских авторов, силами магаданского Союза писателей и сегодня выпускается альманах «На Севере Дальнем», кроме того, публикуется журнал «Колымские просторы», образованный в 2005 году.
Союз объединяет талантливых поэтов и прозаиков, способствует профессиональному росту одаренной молодежи, помогает литераторам из числа коренного населения получить известность и читательское признание. Колымчане ценят и уважают магаданских авторов за веру в Великую силу Слова и всегда ждут встреч с новыми произведениями.
Как говорит В. Фатеев, ответственный секретарь магаданского отделения Союза писателей, – «главное в наших планах на этот год – пропаганда литературы, создание новых произведений о нашем крае, наших героях, обо всем том, что называется реальной жизнью и, надеемся, послужит в целом нашей северной, и, не только, культуре…».
Торжественное мероприятие – «Тепло колымских строк», посвященное двум таким важным датам в литературной жизни Колымы, состоится 4 марта 2015 г. в Магаданской областной универсальной научной библиотеке им. А. С. Пушкина. ©
sxn3574077971
Облака плывут, облака

Облака плывут, облака
над Москвой плывут, над Кремлём
я откушал слегка пивка
и мне санкции ни почём
Облака плывут в Амстердам
где Голландия и где тепло
а я выпью ещё сто грамм
чтоб от сердца у меня отлегло
я не еду как все в Пхёнчхан
острелялся я навсегда
даром двадцать лет пропахал
на лыжне через Магадан
мы вмерзали на старте в лёд
рвали спину взамен на ура
но теперь это всё не в счёт
помнят это одни облака
До сих пор в глазах - снега наст
до сих пор в ушах гона гам
Эй, родная налей мне швапс,
а лучше водочки двести грамм
Облака плывут в Амстердам,
не спеша плывут, как Мутко
я махну ещё 200 грамм
чтоб мне стало совсем легко
Облака плывут, облака
от Челябинска и с Колымы
им и Радченко до пупа
и на МОК им до Бугульмы
И не нужен им адвокат
им анализы ни к чему
и с рутением или как
доплывут они в Пюрмеренду
Я и сам теперь - будто устал
двадцать лет на лыжне - один день
пусть медали я собирал
я сегодня простая тень
Облака плывут на исход
проплывут они Амстердам
и Атлантику и Нью-Йорк
а потом проплывут Пхёнчхан
Облака идут в Магадан
в милый край плывут в Колыму
и не нужен им адвокат
им амнистия ни к чему
и медали им ни к чему
им анализы не сдавать
я с друзьями сегодня пью
на анализы мне плевать
утром вскину рюкзак как встарь
в Домодедовскую нырну кутерьму
и обратно в родимый край
белым облаком на Колыму.
Облака плывут, облака
догоняют меня по снегу
и несут меня облака
в милый край мне - на Колыму!

источник: Слава Макаров стихи.ру
sxn3574077971
Крайний Север... Магадан

На Крайнем Севере я не был никогда
Хоть по Якутии не мало я бродил
И пусть мелькали предо мною города
Про Север бредил я и он меня манил.

Я в Уренгое был и в Тынде и в Чите
И ветром странствий заносило на Алдан
Я там не мало хаживал везде
И даже по Идюму проплывал.

И вот я здесь, ну здравствуй Магадан!
Я так хотел увидеться с тобой
Я словно снова дома побывал
Мой Магадан ты город мне родной.

И пусть метель и ветер мне в лицо
И вместо музыки скрипит упавший снег
И в минус тридцать жжет мое лицо
Сегодня я счастливый человек!

Ты Магадан прими меня к себе
Я житель твой теперь и навсегда
Я наконец попал к себе домой
И не уеду больше никуда!

источник: Слава Макаров стихи.ру



Рекомендуем почитать также топики:

Воспоминания событий, связанных с Гильдией ЮФО

Конкурс: *.*.*Снег в городе!*.*.*

Музыка, среди своих.

Консультация венеролога

***Мистер Сибирь-2009***