Яркие личности...

фараон Древнего Египта, правивший приблизительно в 1479 — 1425 годах до н. э., из XVIII династии. Сын Тутмоса II от наложницы Исиды.

Приход к власти и время соправительства с Хатшепсут
Наследование в период XVIII династии осуществлялось по материнской линии, так что по рождению Тутмос III не мог претендовать на престол. Законная линия престолонаследия восходила к Хатшепсут — дочери Тутмоса I и сестре и, видимо, жене Тутмоса II.
Однако, не имея явных прав на престол, Тутмос III на одном из праздников в честь Амона был провозглашён фараоном оракулом Амона, якобы по воле бога. Видимо, это произошло из-за отсутствия других претендентов мужского пола на престол. На 3-ем году своего правления, Тутмос воздвиг на месте древнего кирпичного храма Сенусерта III в Семне, южнее вторых порогов, новый храм из прекрасного нубийского песчаника, в котором он заботливо восстановил древнюю пограничную плиту Среднего царства, и возобновил декрет Сенусерта, обеспечивающий приношения храму путём постоянного дохода. При этом он ни одним словом не обмолвился в своей царской титулатуре, стоящей в начале дарственной надписи, о каком-либо соправительстве с Хатшепсут. Однако затем честолюбивая вдова Тутмоса II, вероятно, при активной поддержке фиванского жречества захватила всю реальную власть в свои руки и провозгласила себя фараоном (видимо, это произошло в конце 4-го года правления Тутмоса III).
После этого Тутмос практически полностью был отстранён от управления страной и почти не упоминается в документах до самой кончины царицы, случившейся в конце 20-го года формального правления Тутмоса.
После смерти Хатшепсут не осталось уже более прямых потомков фараона Яхмоса I, как по мужской, так и по женской линии, и Тутмос продолжил править без всяких препятствий уже единолично. Яростно преследуя память своей мачехи, он приказал уничтожить все её статуи, стесать её имя со стен храмов. Не было пощады и людям из окружения покойной царицы, и ранее умершим, как Сенмут, гробница которого была разрушена, и ещё живым. Политическая жизнь страны резко изменилась. Опираясь, прежде всего, на войско и новую служилую знать, Тутмос приступил к активным завоеваниям. Молодой фараон был не только необычайно воинственным, но и очень сильным воином; он утверждал, что прострелил насквозь мишень из кованой меди толщиной в 3 пальца, так что стрела выходила сзади на 3 ладони.

Первый поход Тутмоса
В конце 22-го года правления Тутмоса, 19 апреля египетское войско, возглавляемое фараоном, из пограничной крепости Джару (греч. Силэ) выступило в свой первый за долгое время поход. Через 9 дней (28 апреля) Тутмос в Газе (Аззату) отметил свою 23-летнюю годовщину вступления на престол. На 24-й день похода (14 мая) египетское войско достигло подножия хребта Кармель. По египетским сведениям, вся страна до крайнего севера была охвачена «восстанием на (то есть против) его величество». По ту сторону гор, в Ездраелонской долине, у города Мегиддо, египтян поджидало союзное войско сирийцев. «Триста тридцать» сиро-палестинских властителей, каждый со своим воинством решились совместно преградить здесь дорогу египетскому царю. Душой союза был властитель Кадеша на Оронте, сумевший поднять на борьбу с Египтом едва ли не всю Сирию-Палестину.
Наперекор уговорам своих сподвижников избрать обходный путь, Тутмос, не желая прослыть у врагов трусом, вышел к войскам противника, по наиболее трудной, но зато самой короткой дороге, прямо через ущелье, где при желании легко можно было уничтожить всё войско египтян. Это ущелье было такое узкое, что воины и кони вынуждены были двигаться по нему в колонну по одному, друг за другом, причём сам Тутмос возглавлял своих воинов. Неприятель, никак не ожидавший такой быстроты продвижения египтян, не успел перекрыть горные теснины и всё войско фараона беспрепятственно вышло на равнину перед городом. Столь странное поведение сирийцев объясняется, возможно, боязнью покинуть лагерь у города, за стены которого можно было укрыться в случае поражения.
В сражении, происшедшем на 26-ой день похода (15 мая) коалиция мятежников была разбита, и вражеские воины и их полководцы бежали под охрану стен Мегиддо, побросав своих коней, свои колесницы и своё оружие. Однако ворота города, в страхе перед египетскими воинами, оказались заперты и жители города были вынуждены поднимать своих беглецов на стены с помощью связанных одежд и верёвок. Хотя и царь Мегиддо и царь Кадеша смогли таким образом спастись, в плен попал сын царя Кадеша. Египтяне, однако, не смогли воспользоваться выгодным моментом и взять город с ходу, так как занялись собиранием брошенного противником снаряжения и оружия и грабежом покинутого им лагеря. Египтяне захватили 3400 пленных, более 900 колесниц, более 2000 лошадей, царское имущество и множество скота.
Богатая добыча, захваченная египтянами в брошенном лагере, не произвела на фараона никакого впечатления — он обратился к своим солдатам с воодушевляющей речью, в которой доказал жизненную необходимость взятия Мегиддо: «Если бы вы вслед за этим взяли город, то я совершил бы сегодня (богатое приношение) Ра, потому что вожди каждой страны, которые восстали, заперты в этом городе и потому что пленение Мегиддо подобно взятию тысячи городов». Египтяне были вынуждены перейти к длительной осаде, в результате чего Мегиддо был обнесён египетской осадной стеной, получившей название «Менхеперра (тронное имя Тутмоса III), овладевший равниной азиатов». Осада города продолжалась довольно долго, так как египтяне успели собрать урожай на окрестных полях. За время осады к Тутмосу прибывали с данью правители сирийских городов, избежавшие окружения в Мегиддо. «И вот владетели этой страны приползли на своих животах поклониться славе его величества и вымолить дыхание своим ноздрям (то есть подарить им жизнь), потому что велика сила его руки и велика его власть. И простил фараон чужеземных царей».
За время первого похода Тутмос захватил также три города в Верхнем Речену: Инуаму, Иниугаса и Хуренкару (точное местонахождение которых неизвестно), где было захвачено ещё более двух с половиной тысяч пленных и огромные ценности в виде драгоценных металлов и искусстных вещей. В довершение всего Тутмос заложил весьма сильную крепость в стране Ременен, он назвал «Мен-хепер-Ра связывающий варваров», причём он употребляет то же редкое слово для «варваров», которое Хатшепсут прилагает к гиксосам. Из этого видно, что Тутмос рассматримал свой поход против сирийских князей, как продолжение войны с гиксосами, начатой его предком Яхмосом I. В свете этого становится понятным почему Манефон (в передаче Иосифа Флавия) приписывает победу над гиксосами Тутмосу III, которого он называет Мисфрагмуфосисом (от тронного имени Тутмоса — Менхеперра).
После чего Тутмос вернулся в Фивы, уведя с собой в Египет в качестве заложников старших сыновей царьков, выразивших ему покорность. Таким образом, Тутмос III дал начало практике, которой египетская администрация пользовалась на протяжении всего Нового царства, так как она одновременно и нейтрализировала возможность антиегипетских волнений, и обеспечивала лояльность к власти фараона местных правителей городов Восточного Средиземноморья, воспитанных при египетском дворе. На стене Третьего пилона сохранился почти полный список сирийско-палестинских городов входящих в союз разгромленный фараоном у Мегиддо. Список содержит 119 названий, включая сюда такие известные города как Кадеш, Мегиддо, Хамат, Дамаск, Хацор, Акко, Берит, Иоппия, Афек, Таанах и многие другие. Тут же помещена надпись:
«Это описание жителей земли верхнего Рутену, которые взяты были в плен (буквально „пойманы“) в неприятельском городе Мегиддо. Его святейшество увёл детей их живыми пленными в город и крепость Сухен в Фивах, во время своего победоносного похода, как повелел ему отец его Амон, который руководит им по правому пути.»
Рассказ о первом походе Тутмоса III заканчивается изображением триумфа фараона, вернувшегося в Фивы со своим войском. В честь своей грандиозной победы Тутмос III устроил в столице три праздника, продолжавшиеся по 5 дней. В ходе этих праздников фараон щедро одарил своих военачальников и отличившихся солдат, а также храмы. В частности, во время главного 11-дневного праздника, посвященного Амону, — Опет, — Тутмос III передал храму Амона три захваченных в Южной Финикии города, а также обширные владения в самом Египте, на которых работали захваченные в Азии пленные.
Итоги правления
Владения Тутмоса III простирались от Кипра на севере и Евфрата на северо-востоке до V порога Нила на юге и оазисов в Ливийской пустыне на западе. Мировая держава Тутмоса превысила по размерам все существовавшие ранее государства, в том числе Саргона Аккадского и Хаммурапи. За достигнутые при нём рубежи, как на севере, так и на юге, не вышел ни один из его преемников, за исключением, возможно, Аменхотепа II, возглавлявшего завоевательный поход на юг Нубии, географические рамки которого не ясны. Египет превратился в могущественную мировую державу, протянувшуюся вместе с подчиненными территориями с севера на юг на 3500 км. Степень зависимости острова от Египта окончательно не определена, однако известно, что при Тутмосе III сфера юрисдикции военачальника Тути, назначенного губернатором «северных стран», включала, помимо Сирии-Палестины, также «острова среди моря» — Кипр и расположенные в бассейне Эгейского моря очаги крито-микенской цивилизации (Кефтиу).
Помимо небывалого расширения территории государства, заслугой Тутмоса III было также создание профессиональной армии и знакомство египтян с культурным наследием ближневосточных народов. Вместе с тем, завоевательные походы фараона укрепили рабовладение и принесли огромные богатства и влияние жречеству Амона-Ра. В силу скачкообразного повышения количества рабов, добытых в азиатских странах, традиционная крестьянская община несколько уступила своим значением в качестве основного элемента экономической системы. Заложенная при Хатшепсут и Тутмосе III тенденция формирования нового служилого класса выходцев из средних слоёв населения, а также создание единого государства, объединившего египетскую, нубийскую, западносемитскую и частично хурритскую культурные традиции, привели в конечном итоге к религиозному перевороту Эхнатона и созданию одной из древнейших религий, содержащих элементы монотеизма, в качестве ответа на усиление политического и экономического могущества жрецов, также вызванного успешной военной деятельностью Тутмоса III.
Известный американский египтолог Джеймс Генри Брэстед, подводя итоги правления Тутмоса III, дал этому фараону следующую характеристику:
«Его личность более индивидуальна, чем личность всякого иного царя Раннего Египта, исключая Эхнатона… Гений, проявившийся в некогда скромном жреце, заставляет нас вспомнить Александра и Наполеона. Тутмос создал первую подлинную империю и является поэтому первой мировой личностью, первым мировым героем… Его царствование знаменует эпоху не только в Египте, но и на всем Востоке, известном в то время. Никогда раньше в истории не владел один человек судьбами такой обширной нации и не придавал ей такого централизованного, прочного и в то же время подвижного характера, что в течение многих лет её влияние переносилось с неизменной силой на другой континент, запечатлеваясь там, как удар искусного мастера тяжеловесным молотом по наковальне; следует при этом добавить, что молот был выкован собственноручно самим Тутмосом».
Многие египтологи призывают присвоить Тутмосу III заслуженный титул «Великий». Справедливо заметить, что фараон Рамсес II — единственный фараон, по отношению к которому используется устоявшийся эпитет «Великий» (Рамсес Великий), — на самом деле был не столько успешным правителем, сколько успешно пропагандировал и преувеличивал свои заслуги, не гнушаясь нанесения известий о своём правлении на постройки предшественников и даже актов вандализма в их отношении.

.
Известный эллинский атлет и силач Милон из города Кротона был непобедим в борьбе. На протяжении 20 лет он шесть раз завоевывал венок победителя на олимпийских играх (не считая прочих древнегреческих праздников).
Впервые Милон победил в борьбе среди юниоров в 536 году до н. э. А последний раз получил венок из оливковых ветвей в 516 году до н. э., когда уже прославился не только в самой Греции, но и далеко за ее пределами.
Про невиданную силу Милона Кротонского мы узнаем из произведений античных писателей и ученых Афенея, Лукиана, Элиана и, конечно, Павсания. Завидное спортивное долголетие Милона можно объяснить как природной его силой и здоровьем, так и поистине эллинским образом жизни, прекрасной тренированностью и упорством атлета.
Рассказывают, что Милон еще в юности, подняв теленка, обносил его вокруг родного города. Шли годы. Теленок рос. Росли и силы будущего олимпионика. А в один прекрасный день он вызвал всеобщее восхищение, когда на плечах перенес через стадион в Олимпии четырехлетнего быка.
Тема эта нашла свое отражение и в эллинской скульптуре. В VI веке до н. э. неизвестным мастером был изваян «Мосхофор» («Несущий теленка») — значительный памятник ранней античной скульптуры.
Кроме упомянутых побед в Олимпии, Милон 16 раз побеждал на истмийских играх, 9 — на немейских и 6 — на панафинейских. Ударом кулака он сваливал быка. И нет ничего удивительного в том, что со временем в таких условиях реальные события обросли полуфантастическими подробностями.
Историк и географ Страбон писал, что молодой Милон входил в число учеников Пифагора. Как-то во время занятий кротонец случайно (?) свалил колонну дома. Чтобы предотвратить катастрофу, Милон сам стал на место колонны и до тех пор поддерживал свод здания, пока все не покинули его.
А в период войны родного Кротона с городом Сибарисом его избрали полководцем. Подобно Гераклу, Милон сражался держа в руках огромную палицу, и одет был в львиную шкуру. Один, он заменял целое воинское подразделение.
Богатырь из Кротона был не только очень сильным, но и достаточно ловким. Во время Дионисий (осеннего праздника урожая) никто не мог столкнуть его с диска, смазанного маслом. Иногда же Милон становился не на диск, а на бурдюк с вином.
Точно так же ни один атлет не был в силах отнять у Милона гранатовое яблоко, которое он зажимал в руке. Но в то же время это без труда удавалось Астилле — девушке, которую*любил Милон...
Из современников, как гласила легенда, сильней Милона был лишь простой пастух Титорм. Ухватив за задние ноги двух огромных быков, он заставлял их стоять неподвижно. Правда, был, говорят, случай, когда один бык все же вырвался. Но при этом он оставил в руках силача... свое копыто.
В присутствии Милона пастух поднял и вынес из реки такой тяжелый камень, что кротокец едва смог сдвинуть его с места. Писатель Элиан передает: увидев такое, Милон будто бы воскликнул: «О Зевс, ты послал нам нового Геракла!» — и впервые в жизни признал себя побежденным.
Рассказывают, что уже в преклонном возрасте он как-то отправился в лес, намереваясь принести дров для своей старенькой матери. Забив клинья в щель толстого ствола, Милон руками попытался разорвать его надвое. Но тут освобожденные клинья упали на землю и дерево зажало пальцы силача. Милон оказался прикованным к стволу.
Беспомощный, голодный и обессиленный, через несколько дней знаменитый атлет стал жертвой диких зверей. Так, согласно легенде, погиб Милон Кротонский, имя которого шесть раз было занесено в списки победителей древней Олимпии.

Путь А. Сикеляноса «от горизонта одиночки к горизонту всех людей», к народу, к его героической борьбе, вдохновленной надеждой на обновление общества, был долгим и тернистым. Родился поэт в 1884 году на воспетом еще Гомером острове Левкада в зажиточной семье преподавателя гимназии. Атмосфера, в которой рос мальчик, в значительной мере предопределила его будущее. Аристократический род Сикеляносов славился богатыми героическими и литературными традициями. Среди родственников Ангелоса были ученые-филологи, писатели, журналисты. Один его дед был членом «Филики Этерия» - тайной революционной организации, созданной в Одессе для подготовки греческой национально-освободительной революции 1821-1829 годов, – а затем министром юстиции в первом правительстве Новой Греции. Другой дед геройски погиб во время освободительной борьбы против турецкого ига, защищая город Месолонги.
В мальчике рано проснулся дар чувствовать и переживать свои ощущения в поэтическом слове. Как вспоминала сестра поэта, даже ночью он нередко вскакивал с постели, чтобы записать родившиеся в голове строчки. В 1900 году, окончив гимназию, Ангелос поступает на юридический факультет Афинского университета. Впрочем, страсть к поэзии, тяга к искусству оказались сильнее интереса к юриспруденции. Юноша увлекся драматическим искусством и вскоре начал выступать на профессиональной сцене – в театре «Неа Скини» («Новая Сцена»), который смело экспериментировал, ставя древнегреческие трагедии в переводе на живой народный язык.
В 1902 году стихи А. Сикеляноса появились на страницах столичного литературного журнала «Дионисос» и сразу были замечены читателями и критикой. Они привлекали страстной открытостью души, свежей лиричностью, тонким вкусом к живому, самородному слову. В 1907 году выходит первая книга юного поэта «Ясновидящий», имевшая шумный успех. В сборник вошли стихи, написанные за одну неделю во время романтического, полного опасных неожиданностей и приключений, путешествия по Ливийской пустыне. Восторженные почитатели А. Сикеляноса испытали чувство радостного соприкосновения с красотой мира и человека, с головокружительной огромностью бытия. Как писал позже замечательный греческий поэт Яннис Рицос, «в крылатом вдохновенном слове заговорили любви восторги, горы и моря, платаны, львы и звезды». Воспевая непостижимое чудо жизни, Сикелянос мечтает о гармонии и справедливости в человеческих отношениях. Как и многих других греческих поэтов, его неудержимо влечет солнечный оптимистичный мир античной музыки и хореографии, пленяет неувядаемое очарование лирического мастерства древних.
В первом сборнике А. Сикеляноса ярко проявилась одна из наиболее характерных черт греческой поэзии ХХ века – обостренный интерес к античности, к богатейшей образности и символике греческой мифологии. В то же время в «Ясновидящем» уже весьма ощутима стилевая манера зрелого Сикеляноса. Стихотворениям этой книги присущи органичный сплав мысли и эмоции, эпическая масштабность и высокий «патетический» лиризм, смелое сочетание неоклассической и неоромантической стихий, особая музыкальность и пластичность образов.
Первая книжка принесла Сикеляносу не просто известность, но и сделала его самым модным поэтом в Афинах. Он – желанный гость на светских балах и вечерах, в литературных салонах. Высокий стройный юноша с красивым утонченным лицом и длинными вьющимися волосами удивлял, восхищал, а порой и шокировал добропорядочную публику. Он читал стихи громовым басом, увлеченно жестикулируя: как бы «проигрывая» их со сцены. Впрочем, в богатых домах не столько восхищались силой таланта Сикеляноса, сколько потешались над его чудачествами, язвительно называя поэта «кандидатом в олимпийские боги». Поводов для таких колкостей было предостаточно. Древняя Эллада настолько увлекла Сикеляноса, что он одно время, подобно богу Аполлону, в длинном белоснежном хитоне разъезжал по улицам Афин на колеснице, запряженной четверкой белых лошадей, и призывал «возвратиться к истокам», возродить золотой век, воссоздать древнегреческие обряды и празднества.
В 1907 году А. Сикелянос женился на американской студентке Эве Пальмер, близкой подруге знаменитой танцовщицы Айседоры Дункан. С детства боготворившая Элладу, Э. Пальмер приехала в Афины, чтобы серьезно заняться изучением древнегреческой цивилизации. Она горячо поддержала идею Сикеляноса создать в Дельфах своего рода всемирный культурный центр, который способствовал бы единению людей всей планеты, и, став его женой, более двадцати лет всячески способствовала практическому воплощению «дельфийской мечты».
Иллюзорная «дельфийская мечта» поэта была вызвана искренней любовью к своей древней земле, своему народу, в котором он видел продолжателя славных традиций античности и носителя непреходящих ценностей, любовью и уважением к другим народам, но, тем не менее, проповедуемые им тогда замыслы были слишком туманны и абстрактны. Любопытно, что, разрабатывая «дельфийскую идею», А. Сикелянос с интересом следил за преобразованиями в молодой Советской стране, где строилось общество равенства, братства и социальной гармонии. Оценивая значение Октябрьской революции 1917 года для судеб человечества, поэт писал в 20-ые годы, что «этой революцией Ленин открыл не только перед русским народом, но и перед народами всего мира эпоху Великой Справедливости». А. Сикелянос собирался посетить Советский Союз, но, к сожалению, его планам не суждено было осуществиться.
В 1927 и 1930 годах в Дельфах, где находится священный камень омфал, считавшийся в древности «пупом земли», поэт вместе с Эвой Пальмер организовал дельфийские празднества, во время которых ставились древнегреческие трагедии, проводились поэтические конкурсы, устраивались выставки народного искусства, спортивные состязания.
…Нападение фашистской Италии на Грецию в 1940 году и массовая борьба против итальянских, а затем и немецких захватчиков способствовали приобщению поэта к жизни народа, определили его стремительную эволюцию. Ангелос Сикелянос первым в Греции воспел антифашистское Сопротивление. Мощь и размах народной борьбы, ее героический пафос, пророческая вера в неминуемое возрождение родины из пепла военного пожара – вот основные мотивы творчества поэта в период Сопротивления. Если в безоблачно-радостной ранней поэзии красота природы и человека предстает весьма абстрактно, в отрыве от людских бед и страданий, то в поэзии военных лет, обогащенной оптимистической трагедийностью, происходит философское осмысление радости как награды за борьбу со злом, за несокрушимость веры в победу справедливости. В замечательном «Марше Духа» освободительная миссия Сопротивления отождествляется с миссией созидательной. Поэт верит, что победа над фашизмом принесет свободу всем народам, приведет к новым отношениям между людьми.
В годы оккупации А. Сикелянос возглавлял Союз греческих писателей, активно участвовал в Сопротивлении, издавал нелегальную газету «Элефтериа» («Свобода»), за что фашисты отомстили поэту, разгромив его дом и разграбив библиотеку. В голодные оккупационные зимы А. Сикелянос занимался организацией снабжения Афин продовольствием, но, тем не менее, наравне со всеми, с котелком в руках, кутаясь в свой знаменитый черный плед (поэт никогда, даже в самые сильные холода, не носил пальто), ежедневно простаивал по нескольку часов в залах Национального археологического музея в очереди за порцией чечевичной похлебки.
К концу 1944 года партизанская армия полностью освободила Грецию от фашистских захватчиков. Но на помощь внутренней реакции, намеревавшейся восстановить монархо-фашистские порядки, пришла поддержка из Англии. Началась вооруженная интервенция, переросшая в кровопролитную гражданскую войну 1946-1949 годов. Реакционеры не могли простить Сикеляносу, что он в годы Сопротивления был подлинным духовным вождем нации. Его динамичную, пронизанную боевым духом поэзию этих лет объявили антинациональной. Было сделано все для того, чтобы воспрепятствовать присуждению звания академика Афинской академии и Нобелевской премии «этому отъявленному коммунисту».
Организованная монархо-фашистским правительством яростная травля подорвала здоровье поэта, но не сломила его дух. Сикелянос продолжал работать, стремясь, как он говорил, «завершить задуманное». В 1947 году в трехтомном издании «Лирическая жизнь» поэт объединил все свои поэтические произведения. В 1950 году отдельным двухтомником вышли его лирико-эпические трагедии («Сивилла», «Христос в Риме», «Смерть Дигениса», Дедал на Крите», «Эскулап» и др.), в которых он осмысливает и обобщает опыт Сопротивления, воспевая народ как движущую силу истории и прогресса.
Умер А. Сикелянос после продолжительной болезни 19 июня 1951 года. «Ему, мужественному искреннему греку, честному духовному вождю своего времени, будет всегда обязана нация благодарностью такой же вечной и бессмертной, как и все творчество поэта, – писал известный греческий писатель Костас Варналис в статье некрологе. – Чистый серебряный звон его поэзии всегда будет раздаваться в сердцах людей и на просторах Греции, в минуты счастья и несчастья, в наших мечтах и делах наших».
В день похорон А. Сикеляноса к кладбищу «во избежание беспорядков» были стянуты войска. Молча прощались собравшиеся с прекрасным поэтом и человеком: выступления на могиле были запрещены. И вдруг скорбную тишину прорезал пронзительный юношеский крик: «Да неужели так и будем молчать?!» И многотысячная толпа, словно единый общенародный хор, вдруг запела гимн Греции. Как тогда, на могиле Паламаса. Так нация признала за Сикеляносом, жизнь которого стала символом человечности и благородства, мужества и стойкости, символом самоотверженного служения Элладе, народу, поэзии, право занять достойное место в пантеоне новогреческой культуры рядом с Соломосом и Кальвосом, Кавафисом и Паламасом.
Поэзия Ангелоса Сикеляноса стала непреходящей ценностью жизни греческого народа. Его знаменитый призыв «Вперед! Все вместе мы поднимем солнце над Элладой!» в годы военно-фашистской диктатуры «черных полковников» (1967-1974) не сходил со страниц нелегальной печати, помогал бороться в тюрьмах и концлагерях, пламенел на баррикадах студентов Афинского политехнического в ноябре 1973 года. Крылатые слова поэта не забыты в Греции и сегодня.
В этом особая, вечная заслуга Ангелоса Сикеляноса перед Элладой. Его наследие живет в мировой поэзии.


Из архива В.Г. Соколюка
Редакция 2004 года, А.В. Соколюк

ПАЛАМАС

Гремите, трубы… Гром колоколов
пусть всколыхнет страну от края и до края…
Бей, барабан, рыдай… Пусть дует ветр, суров,
знамена скорби нашей развевая!

Здесь Греция сама! Когда б лишь мы,
как Пелион на Оссе, холм из лавра
воздвигли бы до запланетной тьмы,
что б все мои слова, к чему б такая слава?

Но ты, Народ, убогий чей язык
до звезд он поднял, прославляя землю,
ты раздели с ним в горький этот миг
великой Славы блеск, Героя ввысь подъемля

как флаг огромный; осеняя нас,
пусть реет он над нами неизменно,
воскликни на одном дыханье: «Паламас!» –
и эхо загудит, летя по всей Вселенной!

Гремите, трубы… Гром колоколов
пусть всколыхнет страну от края и до края…
Бей, барабан, рыдай… Пусть дует ветр, суров,
знамена скорби нашей развевая!

Здесь Греция сама! И весь народ
собравшийся в молчании взирает,
как гроб до алтаря сиянье льет,
как сверху Славы облако сияет.

И чудится, и слышится – стучит
пульс вечности, раскинутой над нами.
Орфей и Соломос, Эсхил и Гераклит
святую душу принимают сами,

ту душу, что оставила в веках
свет Мысли богоравными Трудами;
его – блаженного – сопровождает Вакх,
ведя на пир с бессмертными богами.

Гремите трубы… Гром колоколов
пусть всколыхнет страну от края и до края…
Греми, пэан! Пусть дует ветр, суров,
Свободы ветр, знамена развевая!

Перевод Г. Фролова

МАРШ ДУХА

Как только бросил я последний факел свой
(той жизни факел, что в темнице времени блуждала)
в колодец светородный твоей Свободы новой, о Эллада,
в ответ вдруг полыхнула вся душа,
как будто медью вспыхнуло пространство
иль встали вкруг меня священной кельи Гераклита стены,
где годы долгие
для Вечности выстраивал он думы
и, как доспехи, вешал их
в Эфесском храме…
Подобно тучам грозовым иль островам багряным
на сказочном закате,
жгли мозг мой
эти думы исполина,
когда сгорала без остатка жизнь моя
в заботах о твоей Свободе новой, о Эллада!
И не сказал я:
вот костер мой погребальный…
«Я факелом Истории твоей пылаю, - воскликнул я, -
и пусть, пусть тело бренное мое, ветвь Эмпирея,
сгорит, как факел –
факел этот взметнувши высоко,
нести я буду до последнего дыханья,
им озарю бескрайние круги Вселенной,
путь проложу душе твоей, уму и сердцу, о Эллада!»

Сказал я и пошел
по твоему Кавказу,
неся в ладонях пламя сердца своего.
И каждый шаг мой
был первым шагом и последним, думал я,
ибо своей босой ногой ступал по крови я твоей,
ибо босой ногой ступал я по твоим погибшим,
ибо и тело, и лицо, и вся душа моя –
все в зеркале твоем кровавом отражалось!
Там, в этом алом зеркале, Эллада,
безмерном и бездонном, где ты жаждешь
своей Свободы различить черты, - там я себя увидел,
из красной глины слепленного грубо,
Адамом новым в самом новом мирозданье –
его мы для тебя воздвигнем, о Эллада!

Сказал я:
«Знаю, да, я знаю, что и сами боги
твоим фундаментом подземным стали,
ибо зарыли мы их в землю глубоко, чтоб от врагов укрыть.
Тому фундаменту двойным, тройным покрытьем служат
и кости наши, кости павших в битвах…
Еще я знаю, что для приношений по обету
в твой новый Храм, который грезился нам днем и ночью, о Эллада,
друг друга погубили столько братьев,
сколь никогда еще овец не резали на Пасху!..
Судьба. Судьба твоя втройне моей судьбою стала!
А от Любви, Любви великой, всетворящей
душа моя все тверже становилась, вот она
вливается во плоть и кровь твою, затем чтоб вылепить
то сердце новое, с которым в новый бой идти тебе, Эллада!
То сердце новое я в грудь свою вложил
и с ним теперь ко всем товарищам взываю:


«Вперед! Все вместе мы поднимем солнце над Элладой!
Вперед! Все вместе мы поднимем солнце над Вселенной!
Не видишь разве, что увязло колесо его в грязи?
Вон по ступицу, глянь, оно в кровь окунулось!
Эй, взяли дружно – ведь само взойти не может солнце;
коленом, грудью нажимай, чтоб вызволить его из грязи,
сильнее жми, чтоб вызволить его из крови.
Беритесь смело за него, одной семьи мы с ним!
Эй, дружно, братья, - нас оно своим огнем поддержит;
вперед, вперед – нас пламенем своим оно охватит, братья!

Вперед, творцы, вперед! Порыва груз нелегкий
плечами подоприте, стойте твердо, упасть не дайте солнцу!
Ко мне на помощь, братья, мне упасть не дайте!
Уж солнце надо мной, во мне, вокруг меня,
уж я кружусь в едином с ним вращенье!
Вон бычьих крупов тысячи в него уперлись снизу;
вон и орел двуглавый надо мной
расправил крылья, клекот его резкий
мне в уши рвется, в душу проникает;
что далеко, что близко – все уж для меня едино!
Неслыханная, грозная Гармония вокруг! Товарищи, вперед,
поднимем солнце – пусть Душой нам будет!
Новое Слово грядет, чтоб в новом огне закалить нас,
сделать крепчайшею сталью и разум и волю.

Довольно земля наша сдобрена плотью людской!
Нечего ждать, пока высохнут тучные наши поля
после кровавого ливня, который над нами пронесся,
влагой своей напоив их щедрее любого дождя!
Завтра же все как один, с дюжиной бычьих упряжек,
выйдем пахать эту землю, политою алою кровью…
Чтобы цвел на ней лавр, как могучее дерево жизни,
чтобы наш Виноградник простерся до самого края Вселенной…
Эй, взяли дружно – ведь само взойти не может солнце.
Коленом, грудью нажимай, чтоб вызволить его из грязи;
сильнее жми, чтоб вызволить его из крови;
рук не жалей и голову подставь под солнце –
и пусть оно сияет нашим Духом!»


И вот, лишь только бросил я последний факел свой
(той жизни факел, что в темнице времени блуждала)
в колодец светородный твоей Свободы новой, о Эллада,
в ответ мой грозный клич опять окреп,
как будто медью вспыхнуло пространство
иль встали вкруг меня священной кельи Гераклита стены,
где годы долгие
для Вечности выстраивал он думы
и, как доспехи, вешал их
в Эфесском храме –
я к вам, товарищи, взывал!



25 МАРТА 1821 ГОДА –
25 МАРТА 1946 ГОДА

Аорта народной борьбы из груди 21-го года,
почтить чтобы память твою на весеннем рассвете,
и старцы, и дети, и женщины встали – и я в их собраньи
участвую в праздничной этой сейчас перекличке.
Народ мой, с той кровью, что пролита в битвах вчерашних,
сливается кровь Твоя ныне, из русла выходит,
чтоб в общем потоке стремительном с реками крови
Народов других устремиться к свободе и влиться
в кипящее радостью жизни твое, Демократия, море!