Что читаем в данный момент?

Девушка из метро

Наташа была очень хорошенькая девушка, легкая и веселая, как зяблик. Глаза у нее были разные: один голубой, другой серый, в черную крапинку. Ее так и звали — разноглазка. Бывало, бежит Наташа по коридору отеля в белом передничке, головка завитая, ноготки в маникюре, каблучками постукивает, — залюбуешься! Иностранцы, и те обращали внимание. Господин Шульман из 19-го номера, толстый, на макушке лысинка лососиньего цвета, предлагал Наташе законный брак с отъездом в Берлин. Сопел, лез целоваться и, путаясь в трудных русских словах, прельщал. — Ми будем жить, как цвей... голюбчики! Наташа над немцем посмеивалась, хотя ей и льстило его ухаживание. Однажды Наташу вызвали в райком комсомола. Паренек в зеленой гимнастерке сказал ей просто: — Калачева? Из «Бристоля»? Ты мобилизована, Калачева. В счет двух тысяч. Будешь строить метро. Это для комсомолки большая честь, Калачева, — строить метро. У Наташи испуганно сжалось сердце. Батюшки-светы, — под землю лезть! Но, как дисциплинированная, виду не подала. — Ну что ж, и построим, раз такое дело! В отеле Наташу очень жалели. А больше всех убивался Жан Степанович, метрдотель, немолодой мужчина, с пробором через всю голову, а взгляд – томный и преданный, как у домашней собаки. В Наташу — слегка влюблен, — Такой клад зарывают в землю! Да ведь с вашей внешностью вы, Наталия Петровна, могли бы стать заведующей этажом! Наташа, когда Жан Степанович ушел, даже всплакнула втихомолку. Конечно, строить метро – большая честь, правильно сказал товарищ из райкома, но все-таки страшновата эта мобилизация! Ушла Наташа из отеля в шахту и как сквозь землю провалилась. Ни слуху о ней, ни духу. Как-то ночью, — звезды были крупные, как антоновские яблоки, — господин Шульман возвращался к себе в отель пешком. Москва спала, раскинув натруженные за день руки — ноги улиц и площадей. Поскрипывал снег под ногами, мороз, озорничая, хватал ледяными пальцами за нос и за уши. Немец шел, не торопясь, в зубах — сигара, в руке — трость. Вдруг из-за угла навстречу — две девушки. Странные девушки: на головах — цветные береты, на ногах — толстые брезентовые штаны и резиновые сапоги, облепленные застывшей грязью. Идут, напевают что-то, а сами — усталые-преусталые, по походке видно. Господин Шульман посторонился, дал странным девушкам дорогу. Вдруг одна девушка — к нему. — Здравствуйте, господин Шульман! Как поживаете? Немец приподнял шляпу, сказал растерянно: — Извиняйте... Ми не есть знакомий. — Наташа я. Из «Бристоля». Неужели не узнали? Господин Шульман даже попятился. — О, мой бедный madchen... Что з вами сделали!.. Какой ужасный брук есть на вас! — Обыкновенные брезентовые штаны, господин Шульман. Без них под землей нельзя. — Под земля. О, mein Gott. Такой ангел — под земля! Господин Шульман стал моргать глазами, взял Наташу за руку, потащил в сторону. Подружка в голубом берете крикнула ей: — Наташка, скорей управляйся! — Я думаль о вас, я не забываль вас, — сказал Наташе немец, страшно волнуясь, — я буду спасайт вас... Ми поедем Берлин... Мой mutter... мамочка имейт большой крисо... Крисоморний дело. Она toten... убивайте мышь и таракан... Я буду получайт der Erbe... Наследство... Будем жить как zwei голюбчики. Тут Наташа стала хохотать так, что подружка в голубом берете даже испугалась. — Наташка, не надорвись! Господин Шульман засопел, стал перебирать ногами. Отхохотавшись, Наташа сказала: — А метро кто за меня будет кончать, господин Шульман? Пушкин? Поищите себе другую: может, какая дура и кинется на ваших тараканчиков. До свиданьица, пока! А дней через пять, в выходной, сидя вечером в ресторане отеля «Бристоль», господин Шульман увидел за соседним столиком Наташу с каким-то блондином в синем пиджаке и сером модном галстуке. Наташа сидела к немцу спиной. Узнав ее золотой затылок, господин Шульман удивился не меньше, чем тогда, ночью, на снегу. Перед их столиком, склонив набриалиненный пробор, стоял Жан Степанович, почтительно слушал Наташину веселую скороговорку. — А это мой муж, — говорила Наташа, сияя разными глазами, — познакомьтесь, Жан Степанович. Он тоже в метро работает. Он наш лучший проходчик, Жан Степанович. Его портрет в газете напечатан, Жан Степанович. Он тысячу рублей в месяц вырабатывает, а работаем мы в одной шахте, Жан Степанович, наша шахта самая боевая, Жан Степанович, мы впереди всех идем. Передохнув, Наташа продолжала: — А знаете, кого я на днях встретила, Жан Степанович? Немца из девятнадцатого номера! Пожалел, что я в спецовке была, даже заплакал, — такой дурак! Предлагал выходить замуж за него и ехать с ним в Берлин каких-то тараканов морить с его мамашей. Я смеялась, чуть не лопнула. — У них свои понятия, — рассудительно сказал метрдотель и прибавил: — Шницелек сейчас подавать, или сначала потанцуете? — Потанцуем сначала, Жан Степанович. Они встали. Проходчик обнял Наташу за талию, и они пошли ритмичным шагом в круг. В черном шелковом платьице, веселая и легкая, Наташа была очень, очень хорошенькая. Господин Шульман шумно вздохнул, отвернулся, сунул сигару в рот не тем концом, ругнулся про себя. — Сумасшедший страна! ЛЕОНИД ЛЕНЧ