Обри Бердслей – один из величайших графиков всех времен и народов.
Художник не должен говорить о себе, но литератор имеет на это все права. Вот выдержки из статьи Маковского о Бердслее:
Есть предвидения, чувства и мысли, которые могут быть выражены только графикой. Ни живопись, ни скульптура, ни музыка не передают их чар. Есть полусознательные угадывания и утверждения духа, требующие линии, черты, знака, чтобы сделаться красотой; настроения грусти, иронии и ужаса — воплотимые только в черных штрихах. Есть поэзия острых подобий и контрастов, символы, чистые и демонические, которым мы можем дать форму только пером или иглой. Мистика начертаний. Таинственные проникновения глаза в лабиринты духовных сумраков. Последние пиры воображения на рубежах постижимого.
Какая удивительная техника! Какая безупречная форма! Но это не главное. Творчество Бердслея — магическое зеркало. Как в волшебном талисмане, в нем преломляются лучи призрачных миров, овевающих нашу солнечную явь. В нем угадывается запредельная правда чудовищных подобий, правда символов, искушающих своим безумием, правда демона, смеющегося над законами людей и богов.
Кривляясь и гримасничая, чередуются вереницами невероятные полулюди-полукуклы, кавалеры и куртизанки в бархате и шелках — ряженые привидения бреда, окруженные сказочными яствами и цветами. Странно пестреют на них пудреные парики и перья, узорные камзолы, черные фраки, жреческие мантии и тиары. Они хохочут, шепчутся и грозят, выгибая птичьи шеи и размахивая тонкими руками в дорогих запястьях; выступают с жеманной грацией по мозаичным паркетам кукольных дворцов, насыщенных экзотической роскошью; хитро скалят зубки и прихорашиваются перед зеркалами: маленькие феи, светские ведьмы с ужимками балованных маркиз, косоглазые и нежно-развратные, хищно-порочные Мессалины и обольстительные Саломеи из царства суккубов и вампиров, рахитические клоуны, похотливые гномы, отвратительные горбуны с острыми, звериными рыльцами, старухи в пышных робронах, наводящие ужас зловещим кокетством, томные щеголи в узких туфельках и ажурных чулках, лукавые принцы и королевны, насмешливо подмигивающие друг другу под бальными масками. Паяцы греха и сладострастия над призрачными безднами, кобольты мистического видения, в котором, как в чудовищном зеркале, отражается гримаса человечества... И становится жутко от этой гримасы, потому что через нее постигается одна из правд безначальной жизни. Сквозь филигрань причудливых линий и пятен, сквозь сети кружевных узоров, как будто сквозь дым кадильницы, колеблемой рукой прихотливого беса, выступает одно из лиц современности. Лицо страшное и смешное, с сатанински чувственной улыбкой и порочным взглядом под шутовской личиной. И кажется, что нет выхода из этой кукольной оргии. Некуда скрыться от этой феерии марионеток, презревших все земные пределы.
Он умер двадцатишестилетним юношей, сделав больше в немногие годы неустанной мечты и непрерывного труда, чем другие, творящие до глубокой старости, умер оттого, что жил слишком напряженно или, быть может, жил недостаточно, слишком часто “прощаясь с жизнью”. Стеклянные дворцы невозможного, к которым манило его душу, сомкнулись над ним в волшебный саркофаг.
Человеку не дозволено безнаказанно переступать пределы. Призраки не прощают.
Полный текст статьи вы можете найти здесь:
http://www.gothic.ru/art/articles/beardsley.htm