Павел ВАСИЛЬЕВ "МНЮ Я БЫТЬ МАСТЕРОМ, ЗАТОСКОВАВ О ТРУДНОЙ РАБОТЕ..."
Я, детеныш пшениц и ржи,
Верю в неслыханное счастье.
Ну-ка, попробуй, жизнь, отвяжи
Руки мои
От своих запястий!
ВАСИЛЬЕВ Павел Николаевич (1910 - 1937), поэт, очеркист. Родился 12 декабря (25 н.с.) в городе Зайсан в Казахстане в семье учителя, выходца из казачьей среды.
В 1925 оканчивает школу в Омске и уезжает во Владивосток, чтобы продолжить учение, однако через год уходит в плавание матросом, а затем становится старателем на золотых приисках на Лене. Жизненный опыт, приобретенный в эти годы, и впечатления, полученные тогда, стали основой, на которой были созданы его первые очерки и стихи.
Павел Васильев приехал в Москву в конце 1929 года, имея за плечами богатый жизненный опыт, вполне определившийся как художник. В течение последующих семи лет, что Судьба отпустила ему для профессионального литературного творчества, он неуклонно развивался как поэт и будущий прозаик. По свидетельству поэта Сергея Поделкова Павел Васильев собирался до 30 лет писать стихи, а потом засесть за прозу и "уже навсегда". Подтверждением тому - его тяга к произведениям большого эпического масштаба, потрясающая изобразительная сила и драматизм его стихотворных произведений. Это естественный путь наших национальных гениев Пушкина, Лермонтова. В той же великой опаре Русской Словесности зрел талант Павла Васильева. Многочисленные враги от литературы утверждали, что Павел Васильев "русский, но не советский поэт". Немногие друзья и почитатели, пытаясь защитить, старательно доказывали его верность коммунистическим идеям. В наше постсоветское время принято ниспровергать прошлые авторитеты, возвеличивать замалчиваемых, открывать заново поэтов, т. е. находить в творчестве прямо противоположные тенденции. Не скрою, именно с этой позиции, готовя данную публикацию, я перечитывала Павла Васильева. Но, увы, "переворота" не получилось: Павел Васильев, как Маяковский и Есенин, действительно, исповедовал идеалы коммунизма (свобода, равенство, братство), выразителем которых считал партию большевиков и товарища Ленина. Так что, полит. репрессиям он подвергался напрасно. Но как любой крупный талант, особенно родившийся в России, Павел Васильев не мог безоговорочно принять теорию "классового гуманизма". Он сумел объективно показать в своих эпических произведениях оба лагеря, схлестнувшихся в страшной гражданской битве. Его пребывание "над схваткой" не было осознанной политической позицией, даже больше, - вопреки ей! Крестьянский поэт Сергей Клычков написал о Павле Васильеве: "Это юноша с серебряной трубой, возвещающий приход будущего". "Мню я быть мастером, затосковав о трудной работе..." Но советские дантесы и сальери посредством политического доноса прервали эту работу в тот самый момент, когда поэт задал себе извечный философский вопрос: "Но кто владеет этою рукой, Кто приказал мне жизнь увековечить, Прекраснейшую...................."
Лучшее в творчестве Павла Васильева ставит его в ряд с выдающимися русскими поэтами, там он и пребудет вовеки...
МЯСНИКИ
Сквозь сосну половиц прорастает трава,
Подымая зеленое шумное пламя,
И теленка отрубленная голова,
На ладонях качаясь, поводит глазами.
Черствый камень осыпан в базарных рядах,
Терпкий запах плывет из раскрытых отдушин,
На изогнутых в клювы тяжелых крюках
Мясники пеленают багровые туши.
И, собравшись из выжженных известью ям,
Мертвоглазые псы, у порога залаяв,
Подползают, урча, к беспощадным ногам
Перепачканных в сале и желчи хозяев.
Так, голодные морды свои положив,
До заката в пыли обессилят собаки,
Мясники засмеются и вытрут ножи
О бараньи сановные пышные баки.
...Зажигает топор первобытный огонь,
Полки шарит березою пахнущий веник,
Опускается глухо крутая ладонь
На курганную медь пересчитанных денег.
В палисадах шиповника сыплется цвет,
Как подбитых гусынь покрасневшие перья...
Главный мастер сурово прикажет: "Валет!" -
И рябую колоду отдаст подмастерьям.
Рядом дочери белое кружево ткут,
И сквозь скучные отсветы длинных иголок,
Сквозь содвинутый тесно звериный уют
Им мерещится свадебный, яблочный полог.
Ставит старый мясник без ошибки на треф,
Возле окон шатаясь, горланят гуляки.
И у ям, от голодной тоски одурев,
Длинным воем закат провожают собаки.
1929г.(?)
--------------------------------------------------------------------------------
Гале Анучиной
И имя твое, словно старая песня,
Приходит ко мне. Кто его запретит?
Кто его перескажет? Мне скучно и тесно
В этом мире уютном, где тщетно горит
В керосиновых лампах огонь Прометея -
Опаленными перьями фитилей...
Подойди же ко мне. Наклонись. Пожалей!
У меня ли на сердце пустая затея,
У меня ли на сердце полынь да песок,
Да охрипшие ветры!
Послушай, подруга,
Полюби хоть на вьюгу, на этот часок,
Я к тебе приближаюсь. Ты, может быть, с юга.
Выпускай же на волю своих лебедей, -
Красно солнышко падает в синее море
И - за пазухой прячется ножик-злодей,
И - голодной собакой шатается горе...
Если все, как раскрытые карты, я сам
На сегодня поверю - сквозь вихри разбега,
Рассыпаясь, летят по твоим волосам
Вифлеемские звезды российского снега.
Ноябрь 1931г.
--------------------------------------------------------------------------------
* * *
Мню я быть мастером, затосковав о трудной работе,
Чтоб останавливать мрамора гиблый разбег и крушенье,
Лить жеребцов из бронзы гудящей, с ноздрями, как розы,
И быков, у которых вздыхают острые ребра.
Веки тяжелые каменных женщин не дают мне покоя,
Губы у женщин тех молчаливы, задумчивы и ничего не расскажут,
Дай мне больше недуга этого, жизнь, - я не хочу утоленья,
Жажды мне дай и уменья в искусной этой работе.
Вот я вижу, лежит молодая, в длинных одеждах, опершись о локоть, -
Ваятель теплого, ясного сна вкруг нее пол-аршина оставил,
Мальчик над ней наклоняется, чуть улыбаясь, крылатый...
Дай мне, жизнь, усыплять их так крепко - каменных женщин.
Июнь 1932г.
--------------------------------------------------------------------------------
* * *
Я боюсь, чтобы ты мне чужою не стала,
Дай мне руку, а я поцелую ее.
Ой, да как бы из рук дорогих не упало
Домотканое счастье твое!
Я тебя забывал столько раз, дорогая,
Забывал на минуту, на лето, на век, -
Задыхаясь, ко мне приходила другая,
И с волос ее падали гребни и снег.
В это время в дому, что соседям на зависть,
На лебяжьих, на брачных перинах тепла,
Неподвижно в зеленую темень уставясь,
Ты, наверно, меня понапрасну ждала.
И когда я душил ее руки, как шеи
Двух больших лебедей, ты шептала: "А я?"
Может быть, потому я и хмурился злее
С каждым разом, что слышал, как билась твоя
Одинокая кровь под сорочкой нагретой,
Как молчала обида в глазах у тебя.
Ничего, дорогая! Я баловал с этой,
Ни на каплю, нисколько ее не любя.
1932г.
--------------------------------------------------------------------------------
* * *
Какой ты стала позабытой, строгой
И позабывшей обо мне навек.
Не смейся же! И рук моих не трогай!
Не шли мне взглядов длинных из-под век.
Не шли вестей! Неужто ты иная?
Я знаю всю, я проклял всю тебя.
Далекая, проклятая, родная,
Люби меня хотя бы не любя!
1932г.
--------------------------------------------------------------------------------
* * *
Родительница степь, прими мою,
Окрашенную сердца жаркой кровью,
Степную песнь! Склонившись к изголовью
Всех трав твоих, одну тебя пою!
К певучему я обращаюсь звуку,
Его не потускнеет серебро,
Так вкладывай, о степь, в сыновью руку
Кривое ястребиное перо.
6 апреля 1935г.
ЛЮБИМОЙ Елене
Слава богу,
Я пока собственность имею:
Квартиру, ботинки,
Горсть табака.
Я пока владею
Рукою твоею,
Любовью твоей
Владею пока.
И пускай попробует
Покуситься
На тебя
Мой недруг, друг
Иль сосед, -
Легче ему выкрасть
Волчат у волчицы,
Чем тебя у меня,
Мой свет, мой свет!
Ты - мое имущество,
Мое поместье,
Здесь я рассадил
Свои тополя.
Крепче всех затворов
И жестче жести
Кровью обозначено:
"Она - моя".
Жизнь моя виною,
Сердце виною,
В нем пока ведется
Все, как раньше велось,
И пускай попробуют
Идти войною
На светлую тень
Твоих волос!
Я еще нигде
Никому не говорил,
Что расстаюсь
С проклятым правом
Пить одному
Из последних сил
Губ твоих
Беспамятство
И отраву.
Спи, я рядом,
Собственная, живая,
Даже во сне мне
Не прекословь:
Собственности крылом
Тебя прикрывая,
Я оберегаю нашу любовь.
А завтра,
Когда рассвет в награду
Даст огня
И еще огня,
Мы встанем,
Скованные, грешные,
Рядом -
И пусть он сожжет
Тебя
И сожжет меня.
1932г.
--------------------------------------------------------------------------------
ТРОЙКА
Вновь на снегах, от бурь покатых,
В колючих бусах из репья,
Ты на ногах своих лохматых
Переступаешь вдаль, храпя,
И кажешь, морды в пенных розах, -
Кто смог, сбираясь в дальний путь,
К саням - на тесаных березах
Такую силу притянуть?
Но даже стрекот сбруй сорочий
Закован в обруч ледяной.
Ты медлишь, вдаль вперяя очи,
Дыша соломой и слюной.
И коренник, как баня, дышит,
Щекою к поводам припав,
Он ухом водит, будто слышит,
Как рядом в горне бьют хозяв;
Стальными блещет каблуками
И белозубый скалит рот,
И харя с красными белками,
Цыганская, от злобы ржет.
В его глазах костры косые,
В нем зверья стать и зверья прыть,
К такому можно пол-России
Тачанкой гиблой прицепить!
И пристяжные! Отступая,
Одна стоит на месте вскачь,
Другая, рыжая и злая,
Вся в красный согнута калач.
Одна - из меченых и ражих,
Другая - краденая, знать, -
Татарская княжна да б...., -
Кто выдумал хмельных лошажьих
Разгульных девок запрягать?
Ресниц декабрьское сиянье
И бабий запах пьяных кож,
Ведро серебряного ржанья -
Подставишь к мордам - наберешь.
Но вот сундук в обивке медной
На сани ставят. Веселей!
И чьи-то руки в миг последний
С цепей спускают кобелей.
И коренник, во всю кобенясь,
Под тенью длинного бича,
Выходит в поле, подбоченясь,
Приплясывая и хохоча.
Рванулись. И - деревня сбита,
Пристяжка мечет, а вожак,
Вонзая в быстроту копыта,
Полмира тащит на вожжах!
1934г.
--------------------------------------------------------------------------------
Елене
Снегири взлетают красногруды...
Скоро ль, скоро ль на беду мою
Я увижу волчьи изумруды
В нелюдимом, северном краю.
Будем мы печальны, одиноки
И пахучи, словно дикий мед.
Незаметно все приблизит сроки,
Седина нам кудри обовьет.
Я скажу тогда тебе, подруга:
"Дни летят, как по ветру листье,
Хорошо, что мы нашли друг друга,
В прежней жизни потерявши все..."
Февраль 1937г. Лубянка. Внутренняя тюрьма.
Трагическая судьба Павла Васильева может послужить уроком в наше сложное время: он из того горестного поколения - «размолотого неумолимыми жерновами Истории». Сергей Куняев полагает, что Павел Васильев и его друзья пали жертвой последнего этапа гражданской войны в России, длившейся два десятилетия, «...гражданская война, где брат убивает брата, а отец - сына, естественно влечет за собой и гибель известных людей из мира литературы и искусства. На фронтах этой войны они воспринимаются как “певцы в воинском стане”, вдохновляющие на битву, сопротивление... Расстреливают и своих, если заподозрят в нелояльности. Так было во все времена и у всех народов». И после физической гибели поэта в 1937 году «деятели духа» эпохи «доканчивали» его, придав и имя, и творчество его забвению - на протяжении более двадцати лет и официальное литературоведение, и многие писатели делали вид, что такого поэта нет; выросло целое поколение, не знавшее ни имени поэта, ни его произведений. Но стихи, «обагренные кровью эпохи», не могли умереть. Сергей Куняев из числа тех исследователей его творчества, кто продолжил, вслед за друзьями и близкими поэта, «бой» за возвращение попранного имени русского поэта Павла Васильева в историю литературы.
Павел Васильев в течение жизни составил несколько сборников стихотворений, но ни один из которых не вышел в свет. (Первый сборник «Путь на Семиге» дошел до стадии верстки, на которой был остановлен Главлитом.) В РГАЛИ сохранились списки оглавлений сборников, подготовленных поэтом к печати и написанные его рукой. Сергей Куняев на основе этих списков стихотворений, композиционно расположенных самим Павлом Васильевым, воссоздает его гипотетические поэтические сборники, не увидевшие свет. Они и составили в полном собрании сочинений поэта его первую часть. Следование воле поэта, его мечте об образе своих книг придают особую значимость и уникальность этому изданию литературного наследия Павла Васильева. Книга открывается сборником «Путь на Семиге» в том виде, в каком он был задуман самим поэтом. В раздел «Из книги “Песни”» вошли лишь стихи, которые не были включены автором в предшествующую рукопись. По тому же принципу выполнен раздел «Из книги “Стихи”». Вторую часть собрания сочинений Васильева составляют «Стихотворения и поэмы, не включенные в прижизненные сборники» поэтом. Сюда, в частности, входит несколько его оригинальных стихотворений, стилизованных под акынские песни и опубликованных под видом переводов в книге «Песни киргиз-казаков». Подлинные переводы поэта, его переложения стихов других авторов и вариации на фольклорные темы выделены в отдельный раздел. Еще один раздел составляют эпиграммы, шуточные стихотворения и стихотворения на случай. Они публикуются впервые. Завершается книга художественной и очерковой прозой Васильева, не собиравшейся ранее под единой обложкой, и его письмами. В историко-литературных основательных комментариях составитель книги Сергей Куняев учел многолетний кропотливый труд вдовы поэта Е.А.Вяловой-Васильевой и других исследователей его творчества.
Энергетика поэзии Павла Васильева захватывает, бередит душу и заставляет вольно или невольно погрузиться в размышления «о времени и о нас». Да, мы - плод прежних поколений, мы - плод их заблуждений, страстей и ошибок и даже преступлений, и совершенно невозможно отколоться от этой цепи - даже если мы и осуждаем эти заблуждения, и считаем себя от них свободными. Иначе неизбежен внутренний конфликт между прирожденным и унаследованным нами и нашим самопознанием, - конфликт, который грозит губительным раздвоением национального сознания, что сегодня и происходит.
В Павлодаре есть дом-музей имени Павла Васильева