Впервые я должен признать свою неправоту в разговоре с вами. Я действительно не совсем верно описал катынскую историю на Нюрнбергском процессе. Но это не меняет сути того, что СССР пытался свалить все на немцев, но ничего из этого не вышло. Только не из-за формальностей.
http://katyn.codis.ru/abarinov.htmСамые интересные места.
Разумеется, целью советских обвинителей было достойно представлять СССР, но дело в том, что многолетняя практика участия в организации массовых репрессий, противозаконные методы советского следствия и судопроизводства не могли не сказаться на качестве их представительства. Люди эти давно забыли, что такое настоящий состязательный процесс, беспристрастность суда, судебное следствие. У советских обвинителей была принципиально иная концепция суда над главными немецкими военными преступниками, нежели у их западных коллег. Они полагали, что процесс сведется к произнесению эффектных обвинительных речей - это они делать действительно умели, чувствуется школа их шефа Вышинского, — и никак не рассчитывали столкнуться с изощренной и высокопрофессиональной защитой. Вот причина, по которой
в Советском Союзе вопреки решению МВТ до сих пор не опубликован полный корпус нюрнбергских материалов .
---
Согласно "Сообщению" советской Специальной комиссии, расстрелы польских военнопленных производило "немецкое военное учреждение, скрывавшееся под условным наименованием "штаб 537-го строительного батальона", во главе которого стояли оберст-лейтенант Арнес и его сотрудники - обер-лейтенант Рекс, лейтенант Хотт". Выяснилось, что штаб подразделения под таким номером действительно располагался в Катынском лесу. на бывшей даче Смоленского УНКВД, правда, командовал им не оберст-лейтенант (т.е. подполковник) Арнес, а полковник Аренс. (Имена и наименование воинской части записаны Специальной комиссией со слов свидетеля А.М.Алексеевой, работавшей в штабе.) Полковник Фридрих Аренс значился первым в списке Штамера. Видимо, именно его присутствие в Нюрнберге заставило советское обвинение воздержаться от вызова Алексеевой: ведь она показывала, что экзекуция совершалась в августе-сентябре 1941 года, а Аренс принял полк лишь во второй половине ноября от полковника Беденка. Рекса найти не удалось, Хотта нашли, но поздно. Оставались непосредственный начальник Аренса генерал-лейтенант Оберхойзер11 и профессор Навиль. Помог ла Штамеру чистая случайность: 7 марта в контору мюнхенского нотариуса Ганса Нобиса явился некто Рейнхарт фон Эйхборн: он заявил, что прочел в "Зюддойче Цайтунг" от 19 февраля речь советского обвинителя (Покровского) и желает дать показания по "катынскому делу". В нотариально заверенном аффидевите Эйхборн свидетельствовал: в районе Катынского леса осенью 1941 года стоял штаб не 537-го строительного батальона, как сказано в акте советской комиссии, а штаб 537-го полка связи; полк "не получал никаких приказов о проведении каких-либо мероприятий такого характера, о котором говорил Обвинитель": "произвольные мероприятия такого рода со стороны полка немыслимы"; экипировка полка исключает его участие в подобных экзекуциях. В заключение фон Эйхборн ссылался на начальника разведотдела штаба армий "Центр" генерал-майора Рудольфа Кристофа фон Герсдорффа, который может подтвердить его показания. Фон Герсдорфф действительно полностью подтвердил слова Эйхборна. Его показания были представлены суду. Эйхборн был вызван в Нюрнберг для перекрестного допроса. А затем Трибунал решил ограничиться тремя свидетелями от каждой из сторон. И Штамер отказался от услуг профессора Навиля.
Заметим, что защита представила окончательный список свидетелей за несколько недель до судебного заседания, обвинение же держало свой список в секрете, и огласил его Руденко лишь в самый день суда, и то по настоянию защиты.
1 июля 1946 года. К свидетельскому пульту приглашается Фридрих Аренс.
"Вскоре после моего прибытия. — рассказывает он, - один из солдат обратил мое внимание на то, что в одном месте на холмике стоит березовый крест. В это время все было занесено снегом, но я сам видел этот березовый крест. После этого в 1942 году я постоянно слышал от своих солдат, что здесь, в нашем лесу, якобы когда-то происходили расстрелы. (...) Я чисто случайно установил, что здесь действительно находится какое-то место захоронения. Обнаружил я это зимой 1943 года, в январе или феврале. Дело было так: я случайно увидел в этом лесу волка. Сначала я не поверил, что это действительно мог быть волк, пошел по его следам вместе с одним знающим человеком и увидел разрытую могилу на этом холме с березовым крестом. (...) Врачи сказали, что это кости человека".
"ШТАМЕР. Здесь утверждалось, что из Берлина якобы прибыл приказ расстрелять польских военнопленных. Знали ли вы что-либо о таком приказе?
АРЕНС. Heт, я никогда ничего не слышал о таком приказе.
ШТАМЕР. Может быть, вы получали подобный приказ от какой-либо другой инстанции?
АРЕНС. Я только что сказал, что о такого рода приказе я никогда ничего не слышал. Следовательно, я его и не получал.
ШТАМЕР. Были ли расстреляны поляки по вашему указанию, но вашему непосредственному указанию?
АРЕНС. По моему указанию не было расстреляно никаких поляков. Вообще никто не был расстрелян по моему указанию. За всю мою жизнь я не издавал таких приказов.
ШТАМЕР. Но ведь вы прибыли только в ноябре 1941 года. Слышали ли вы что-либо о том, что ваш предшественник полковник Беденк приказал провести такую акцию?
АРЕНС. Я ничего не слышал об этом. Я со своим штабом полка работал в самом тесном контакте в течение 21 месяца. Мы были так внутренне связаны - я хорошо знал своих людей, а они знали меня, что я абсолютно убежден, что ни мой предшественник, ни вообще кто-либо из моего полка не участвовал в подобном деле. Я непременно хотя бы по каким-либо намекам узнал бы об этом.
ШТАМЕР. Каким образом дело дошло до вскрытия могил?
АРЕНС. В подробностях я не осведомлен. Однажды ко мне явился профессор Бутц по поручению командования фронтом и сообщил мне, что в моем лесу на основании имеющихся слухов должны быть произведены раскопки и что поэтому он должен информировать меня об этих раскопках.
ШТАМЕР. Рассказывал ли вам впоследствии профессор Бутц со всеми подробностями о результатах своих раскопок?
(...) АРЕНС. Я запомнил только один дневник, который он передал мне, в этом дневнике следовали дата за датой, сопровождавшиеся письменными заметками, но я не мог их прочитать, так как они были написаны по-польски. Он заявил мне, что эти заметки были сделаны польским офицером, причем дневник оканчивался весной 1940 года. В последней записи было выражено опасение, что им предстоит что-то ужасное. Таков был общий смысл.
(...) ШТАМЕР. Здесь утверждалось, что в марте 1943 года на грузовиках в Катынь были доставлены трупы и погребены в этом лесу. Известно ли вам что-либо по этому поводу.
АРЕНС. Мне ничего не известно".
Слово берет защитник Деница Кранцбюлер.
"КРАНЦБЮЛЕР. Господин полковник, вы сами когда-нибудь говорили с местными жителями о тех событиях, которые произошли там в 1940 году?
АРЕНС. Да. В начале 1943 года около моего штаба полка, метрах в 800 от нас, жили муж с женой, русские12. Они занимались пчеловодством, я сам тоже пчеловод, поэтому между нами установились довольно близкие отношения. (...) Когда состоялись раскопки, приблизительно в мае 1943 года, я сказал им как-то, что они, собственно говоря, должны знать, когда произошли эти расстрелы, поскольку они живут рядом с могилами. Тогда эти люди мне рассказали, что это было весной 1940 года; на станцию Гнездово в 50-тонных железнодорожных вагонах прибыло свыше 400 поляков в форме, которые были затем на грузовых машинах доставлены в лес. Они слышали потом стрельбу и крики.
КРАНЦБЮЛЕР. Кроме массовых могил около Днепровского замка* были найдены еще какие-либо другие могилы?
________________________________
*Так немцы называли дачу УНКВД.
________________________________
АРЕНС. В непосредственной близости от дома - на схеме я изобразил это отдельными точечками - были обнаружены мелкие могилы с разложившимися трупами и рассыпавшимися скелетами. В каждой могиле было по 6-8 или больше скелетов, мужских и женских. Даже я, будучи человеком несведущим, мог это легко определить, так как на большей части трупов были галоши, которые полностью сохранились. Там были найдены также остатки дамских сумочек.
КРАНЦБЮЛЕР. В течение какого времени находились эти скелеты в земле?
АРЕНС. Я не могу этого сказать. Я знаю лишь, что они совершенно разложились и распались. Кости сохранились, а скелеты уже рассыпались"13.
В показаниях Аренса советского обвинителя Смирнова, кажется, более всего заинтересовал эпизод с волком. Начинает он издалека и как бы невзначай:
"СМИРНОВ. Кстати, вам самому приходилось видеть катынские могилы?
АРЕНС. Уже вскрытыми, или до того?
СМИРНОВ. Да, вскрытыми?
АРЕНС. Когда они были вскрыты, я должен был проезжать мимо этих могил, так как они были западнее дороги, которая вела на нашу дачу, и всего в 30 метрах от нее. Я не мог, конечно, проезжая, не видеть этих могил.
СМИРНОВ. Меня интересует, может быть, вы вспомните, какой слой земли прикрывал массу человеческих трупов, находившихся в этих могилах?
АРЕНС. Я этого не знаю. Я уже говорил, что этот ужасный запах, который мы должны были переносить в течение нескольких недель, был мне настолько противен, что, когда я проезжал на своей машине по этой дороге, я всегда закрывал окна и старался скорее проехать мимо.
СМИРНОВ. Но все-таки, если вы хотя бы бегло глядели на эти могилы, может быть, вы заметили — глубоким или незначительным был слой земли, отделявший поверхность земли от трупов, был ли он в несколько десятков сантиметров или он исчислялся метрами?"
Аренс терпеливо объясняет все сначала: "Будучи командиром полка связи, я должен был следить за работой на территории. равной по размерам половине Великой Германии, и очень часто бывал в разъездах. Моя работа протекала не на командном пункте. Поэтому я обычно с понедельника или вторника до самой субботы находился в своей части. Когда я проезжал по этой дороге, я иногда, правда, бросал взгляд в сторону могил, но деталями особенно не интересовался. (...) Поэтому я не припомню того, о чем вы меня спрашиваете.
СМИРНОВ. Из предъявленного советским обвинением высокому суду документов следует, что, очевидно, трупы были зарыты на глубину полтора-два метра. Теперь меня интересует вопрос, где вы нашли такого волка, который сумел разрыть землю на глубину полтора-два метра?"
Вот она. "домашняя заготовка" Смирнова. Однако Аренс невозмутим. "Я не нашел такого волка, я видел его". - отвечает он.
Последний вопрос обвинителя: "Почему, обнаружив крест и узнав о массовых расстрелах в 1941 году, вы только в марте 1943 года приступили к раскопкам массовых захоронений?"
Ответ: "Я сообщил о том, что видел и слышал. В остальном это дело меня совершенно не касалось и я не занимался этим. У меня и так было достаточно других забот".
В зал заседаний вызывается свидетель Рейнхарт фон Эйхборн, являвшийся референтом по телефонной связи при штабе армий "Центр". Он заверяет суд: "Совершенно невозможно, чтобы столько офицеров попало в руки армии и она ничего бы не сообщила об этом установленным порядком". Кроме того, он решительно отрицает существование приказа о расстреле поляков, пояснив, что все приказы 537-му полку проходили через его руки.
За пультом — генерал-лейтенант Оберхойзер, начальник связи группы армий "Центр": "Такое задание было бы совершенно необычным для полка, во-первых, потому, что полк связи имеет совершенно другие задачи, а во-вторых, потому, что он не мог бы технически провести такую массовую казнь". И наконец: "Я считаю это совершенно невозможным на том основании, что, если бы командир знал об этом, он никогда бы не выбрал для своего штаба место по соседству с 11000 трупов". Смирнов долго выясняет, какое все-таки оружие имелось у 537-го полка (карабины его не интересуют). По подсчетам генерала — 150 пистолетов. "Почему вы считаете, что 150 пистолетов на длительный период времени - это недостаточное количество для того, чтобы произвести массовые расстрелы?" — спрашивает Смирнов. "Полк связи фронта, — объясняет Оберхойзер, — никогда не бывает сконцентрирован в одном месте".
Перекрестный допрос свидетелей защиты закончен.
---
И т.д.