Без комментариев, но по теме
http://www.newpeople.ru/ussr1.htmНиколай Канич
Back in USSR: преступность (факты и цифры)
Свобода без страха бродить по улицам
и паркам и посещать друзей по вечерам,
совершенно очевидно, является важным
элементом советской действительности.
Джордж Моррис «Страна, где права человека – реальны»
Этот очерк совершенно не подходит по формату для задуманной мной серии «Назад в СССР». Однако, как показал опыт, именно эта тема вызывает наиболее обширное обсуждение и критику. Надеюсь, эта же участь постигнет и приведенный ниже материал, и позволит мне понять его недостатки, чтобы избежать при последующем развитии темы.
Как минимум эта статейка может заинтересовать как справка по криминальной обстановке в мире.
Общеизвестным является факт, что в СССР статистика, касающаяся преступности, была тщательно засекречена. Советский агитпроп очень любил всевозможные сравнения: «…преступность с 1917 года сократилась на…». О текущем положении дел и динамике – ни гу-гу.
Впервые к данным подпустили специалистов в 1987-м, потом в 1989 выпустили справочник по истории преступности, а с 1991 стали включать в официальные статистические ежегодники (собственно на этом все и закончилось, пропал Союз).
Данные на момент публикации оказались не блестящими. Было зафиксировано 3 224 тысяч преступлений, что более чем пять раз выше уровня 1960-го года(. В стране бушевала наркомания, уличная преступность, вспыхнули погромы на Кавказе. Коммунистическая верхушка потеряла всякую надежду справиться с ситуацией.
Однако все познается в сравнении. Возьмем для примера текущее положение дел. По отчету нашего любимого министра внутренних дел Государственной Думе (9 мая 2005 года) 2,9 миллионов преступлений. Рост, казалось бы, нет, но попрошу читателя напрячься и еще немного посмотреть на цифры.
Во-первых, в Союзе в 1991-м жило 289 миллионов человек, а в России сейчас 147, почти в два раза меньше. Во-вторых, заметим, что статистика статистике рознь. Сразу после выступления Р. Нургалиева, в атаку пошла генпрокуратура: В. Устинов заявил, что вопреки заявлениям Нургалиева в стране совершено не 2,9, а 9-12 миллионов преступлений, просто большая часть из них скрыта органами внутренних дел.
Т.е. в сегодняшней России регистрируется 25-35% только преступлений. Для сравнения по данным статистического исследования 1991-го года, показавшие «уровень скрытой преступности около 60% - средний по международным стандартам уровень. Для сравнения приведем данные по США: опрос жертв преступлений, проведенный в США в 1995 г., обнаружил, что были зарегистрированы лишь 38% всех преступлений».
Ну, а как же упомянутый нами рост преступности в СССР. Уже процитированный нами Виктор Лунеев провел сравнительный анализ преступности в СССР и ряде иностранных государств. Возьмем, к примеру, Швецию, как стабильное и спокойное государство: темпы преступности там вплоть до 1991-го были вдвое выше, чем в Советском Союзе, те же результаты дает сравнение с социалистической Болгарией.
Попытаемся, все же понять, насколько высокой была преступность в нашем Союзе. Обычно для сопоставления различных стран используется так называемый коэффициент преступности: число преступлений на 100 тысяч населения.
Для сравнения в 2000 году он составил для Англии – 9766, США – 8517, Канаде – 7666, Германии – 7621, в демократической России – 2022. В СССР в 1991-м – 1115,3, в современном Китае он вообще минимален - 127,7.
Итак, наблюдается явная аномалия, преступность в коммунистических странах растет сравнительно медленно и значительно меньше, чем в западных демократиях. Логично предположить, что это ж-ж-ж неспроста.
Закончим пока пытку цифрами и попытаемся найти причину такого относительного процветания Советского Союза.
Есть две популярные версии. Первая «сталинская»: в результате сталинских репрессий народ был запуган, боялся собственной тени, поэтому преступлений не совершал, а потом пришла оттепель и преступность стала расти, расти и расти, пока не рухнул СССР.
Версия, спору нет, интересная. Однако, во-первых, динамика преступности эту гипотезу не подтверждает, спад уголовных преступлений происходил вплоть до середины 1960-х, уже после смерти Сталина, а рост преступности с течением времени характерен для всех стран (спад носят кратковременный и незначительный характер, если брать статистику по десятилетиям, рост будет стабильным всюду, исключая СССР в описанный период).
Во-вторых, не стоит преувеличивать возможности репрессивной политики. Возьмем для чистоты эксперимента гитлеровскую диктатуру в оккупированной Голландии. Нет, сомнения, что фашисты не скупились на расстрелы, но, тем не менее, преступность достигала фантастических масштабов.
«…грабежи и квартирные кражи стали таким частым явлением, что невольно спрашиваешь себя, какая муха укусила голландцев, вдруг сделав охочими до чужого добра. Маленькие дети от восьми до одиннадцати лет разбивают окна в квартирах и тащат, что под руку попадется. Никто не решается оставить свою квартиру хоть на пять минут, потому что стоит тебе уйти, как твои пожитки тоже уйдут. … Снимают электронные уличные часы, разбирают до последней проволочки телефоны-автоматы».
Списать происходящее на равнодушие немцев к судьбе местного населения – невозможно, т.к. полиция во многом была укомплектована такими же нидерландцами, да и ее успехи в борьбе с нелегалами не были блестящими (судить можно хотя бы по судьбе семьи Франков, скрывавшейся в центре города в течение двух лет).
В период же сталинской диктатуры, которая является несколько более сложным явлением, так же наблюдался рост(!) преступности в период наибольших репрессий (1937-1947 годы).
По второй версии, можно все валить на неполную статистику преступности в СССР. Однако, во-первых, используемые нами статистические данные были изначально засекречены и предназначались исключительно для нужд высшего руководства страны. Во-вторых, нигде регистрация преступности не бывает стопроцентной. Даже если брать ситуацию идеальной работы органов, ряд пострадавших просто может не обращаться с заявлениями. Например, по моей личной статистике в случае карманных краж заявление подается в одном случае из пяти, да и то по субъективным причинам.
Да и для сотрудников милиции слишком велико искушение не зарегистрировать явно «глухое» дело.
У нас есть достаточно ограниченное число данных о сокрытии преступности советской милицией: раньше эти данные были закрыты, теперь ученый люд не спешит их изучать. Разве что любезный Лунеев в своем почти энциклопедическом исследовании приводит бледную выборку
Например, в 1937 году в Казани совершено 212 грабежей, а зарегистрировано – 154. Итого 72% регистрации, для сравнения в демократической России регистрация убийств(!) составляет 50%. К сожалению анализа процента регистрации преступлений в СССР данное исследование и вовсе не содержит.
Можно лишь привести соображения автора о том, что процент регистрируемых преступлений значительно возрос при Андропове (1982-1983) на 17%. За прошедший год рост преступности составил 2,7% (за среднегодовой можно взять 5%, но это будет «средняя температура по больнице»).
Итого вскрыто сокрытие 12-14% преступлений. Для СССР это был повод для суда над министром, для современной России (регистрация 1:4) – просто смешно. Конечно, и этот показатель условен, так как регистрацию вряд ли довели до 100%, но сколько недобрали: 5, 10? 15%? Бог весть. В США, как уже упоминалось, скрывается около 62% преступлений, во Франции около 32%.
Итак, нравится нам это или нет, но ни одно из предложенных объяснений ничего не объясняет. Вопрос о причинах «неестественно» низкой преступности в СССР остается открытым. Может быть, проблема в национальной специфике?
Коэффициент преступности в 1913 году составил 2298,7. В СССР в 1956-м – 292,6(данные за послереволюционный период не показательны с учетом военного времени). С учетом общемировой тенденции роста преступности – это еще одна аномалия. Однако попытаемся все же сравнить российскую и иностранную преступность за тот период.
Здесь все несколько сложнее: в большинстве зарубежных стран криминальную статистику начали вести сравнительно поздно. Ученые криминалисты пользуются данными с 1940-1950-х годов, более ранние цифры обычно недостоверны.
Взять хотя бы любезный нашим сердцам лондонский Скотланд-Ярд. По данным официальной статистики в 1887 году в Лондоне было зафиксировано всего 80 убийств, а, к примеру, в, считавшемся весьма криминальным, районе Уайтчепелл – не было зафиксировано ни одного.
Однако по утверждению бывшего полицейского: «…Убийства были значительно чаще, чем указано в официальной статистике; тела людей с пробитыми головами частенько находили на улицах близ «сомнительных» домов. Если не было однозначного свидетельства преступления, приговоры следствия (коронеров – Н.К.) были неопределенными».
Судя по газетным отчетам, убийства в упомянутом «безопасном» Уайтчепелле – были более чем типичны. В конце концов, это наглое очковтирательство стало поводом для встречи руководства лондонской полиции с королевой, пожелавшей, чтобы полицейские участки и суды были сожжены, как ничего не делающие.
Чтобы не быть обвиненным в ложном патриотизме и охаивании европейских порядков прекращу эти сравнения и позволю себе назвать русскую полицию, работавшей прилично, хотя в XX веке, она считалась лучшей в Европе.
Еще в 1839 году маркиз де Кюстин охарактеризовал ее как «осторожную, просвещенную, хорошо осведомленную».
А концу века и началу следующего она значительно усовершенствовала свои качества. Многие сыщики знали по нескольку языков, в Петербурге (одной из первых в мире) была создана картотека с указанием примет преступников, действовала блестящая система связи, оплетавшая всю империю. В конце концов, полицейские силы более десятка лет удерживали сильнейшее революционное движение.
Но ничего из перечисленного не позволило Российской Империи иметь уровень преступности ниже советского. Что заставляет нас прекратить морочить себе голову и объяснить, наконец, советское чудо – спецификой социально-экономического строя в СССР.
Что происходит во всех прочих случаях?
Мы многократно упоминали общемировую тенденцию роста преступности. Ее обнаружили еще А. Кетле и Ф. Лист, но своей актуальности она не потеряла и сейчас. На нее же указывает В. Лунеев. Автор в процессе написания этой статьи тщательно изучил криминальную статистику десятка различных государств и должен признать, что она присутствует повсеместно, несмотря на возможные кратковременные спады.
Со временем темпы роста преступности все увеличиваются, значительно перекрывая темпы роста населения. Эту тенденцию не объяснить ни урбанизацией, ни субъективными экономическими, социальными и политическими факторами. Она повсеместна и постоянна.
В современной единой Германии 95% молодежи замечены в совершении «мелких» преступлений связанных с кражами, драками и наркотиками. Все это «еще причисляется к нормальному развитию молодого человека».
Большинство молодых преступников ловят на первом преступлении благодаря жесткой карательной политике, армии сыщиков и засилью видеосистем безопасности. (Кстати, этому достойному новшеству пропел хвалу и французский министр внутренних дел в своем очередном циркуляре).
Но наши европейские друзья в самом начале пути. Американцы уже опробовали эту методику в конце 1980 – начале 1990-х. Она вошла в историю как концепция «нулевой толерантности». Фактически она включала ряд мер связанных с ужесточением законодательства и усилением полицейского террора.
К ликованию сторонников жесткой линии эти меры дали эффект, однако анализ сделанный с высоты 2004 года показал, что карательная политика здесь совершенно не при чем. В большей степени это можно связать с демографией и экономикой. Население за этот период значительно состарилось, а катастрофа блока коммунистических государств привела к крушению конкурентов и захваты Северо-Американской промышленностью новых рынков. Это позволило создать новые рабочие места. Трактовка Марка Уиме тем более обоснована, что преступность в отчетный период падала не только в США, но и в Канаде, где политику нулевой толерантности знали только по газетам.
Но чудо кончилось, и полицейские и криминологи сетуют теперь, что «не просчитали долгосрочные последствия политики нулевой толерантности». Попытка распихать бандитов по тюрьмам, а эмигрантов-преступников выслать на родину привела лишь к тому, что последние вскоре вернулись в страну с деньгами и оружием.
По замечанию Вильяма Брэттона, начальника полиции Лос-Анджелеса: «Тюрьма лишь усиливает у них лояльность к группировке. … Для них попасть с тюрьму все равно, что окончить школу». Этот старый служака вряд ли читал Толстого и Кропоткина, но предостерегает американских и зарубежных коллег от повторения лос-анджелесского опыта.
Преступность растет и по ту сторону Атлантики: по данным депутат английского парламента Майкла Говарда ежегодно в Великобритании совершается 12 миллионов преступлений в год. По его словам:
«Рост преступности - современная британская реальность. Родители боятся отпускать своих детей в школу. Женщины, возвращающиеся домой поздно вечером, боятся нападения молодежи. А многие остаются вечером дома, чтобы не стать жертвой пьяного разгула, захватившего многие наши городки и мегаполисы».
Последние 3-5 лет стабильно растет преступность в Канаде и Германии.
Про спокойную по сравнению с Англией (даже с учетом укрытых преступлений) Россию и говорить не хочется. Большинство моих читателей и без статистики и ярких примеров представляют себе современную ситуацию в стране.
Полиция охвачена чувством собственного бессилия. Единственным ответом на рост преступности становится полицейский произвол: пытки задержанных, фальсификация улик, необоснованное применение оружия. Эти явления становятся бытом неизбежным, привычным и почти не осуждаемым. А бок о бок идут: сокрытие преступлений, заказные дела, взятки и вымогательство.
Для сравнения с подзабытыми уже соцстранами приведу такой показатель работы полиции как коэффициент подозреваемых на 100 000 населения (т.е. лиц подвергнутых следственной проверке органами). В 1980 год в Польше он составит 677 – при коэффициенте осужденных 467, в ФРГ 2313 – 1190.
На практике это выражается в том, что во многих странах, считающих себя демократическими, полиция, раскрывая преступление, просто хаотично перетряхивает кучу народу в надежде, что «что-нибудь выскочит», «был бы человек, а статья найдется». В социалистической Польше же берут редко, но метко.