(размечать, извините, влом)
Давненько я Трипалого не видал… Пожалуй, с тех времён, когда мы зависали в Перепутье, прошло лет семь, а то и все десять. И вдруг, нате вам. Прямо явление Искупителя народу, здравствуй - говорит - Щепа, узнаёшь дружка-то? А сам лыбится, словно это не он, а я взял у него два косаря на пару седьмин, да и пропал, словно не было такого в природе. Вообще не было. А мы уж искали его, искали бог свидетель. А его нет ни где. И шмотки в той конуре, где он тогда обитал, на месте остались. И баба его шебутная ни чего толком не сказала. Вот, в конце концов, все и решили - таки доползался Три Пальца, Змей ему в печёнку. Ребятки, с которыми тогда мы крутились, похлопали меня конечно по плечам, посоочувствовали горю. Но мне та жалость без пользы оказалась, монеты ведь через неё не вернулись. Я тогда на новый инструмент копил, кстати. А этот гад живёт, оказывается. И не просто живёт, а ещё и здравствует - вон какая морда довольная. Хотя, если вспомнить все те истории, в которые Трипалый попадал, то удивляться особо и нечему. Хранил его Искупитель, гадом буду, если это не так. По-своему, конечно, по-святому, но всё таки хранил...
Вот, к примеру, самая настоящая история о том, как Три Пальца возвращался домой с концерта. Тогда его все звали Шустром, и пальцев у него был весь набор. Причём, по общему мнению, иногда даже один лишний. В общем, Трипалый возвращался с концерта. При чём зимой, поздно, пьяный и, что главное, с нашего концерта. Где он, собственно, лабал на струнах, при чём довольно мастерски, всецело оправдывая своё скромное погоняло. И вот, в сосиску пьяный Шустр, неспешно так, бредёт по улице, а перед ним, ну абсолютно откуда ни возьмись, вдруг появляется трамвай. Вообще то, трамваи в такое время ходить уже не должны, но это был какой-то неправильный трамвай. А Шустрика переклинило, что трамвай тут давно уже стоит, а главное - стоять эта сука будет до самого утра. Отступать как-то непривычно, обходить - не по геройски. Решено - надо проползти под ним, по-пластунски, как дед-фронтовик. Вот и полез, дурень. А трамвай возьми, да и покатись. Оп-п-аньки - и не стало у парня двух пальцев на правой клешне, да и самого только чудом вообще в фарш не раскатало. Это так было, если судить строго по фактам. А вот, если послушать самого Трипалого, то сплошная психоделия получается. Во-первых, трамвай за ним погнался, пуская с этой хрени красные молнии [* эта хрень называется пантограф], и не давал проходу хоть тресни. Во-вторых, когда Трипалый устал бегать, он сел на скамеечку покурить заначеной дури, а трамвай остановился напротив, чтобы тоже отдохнуть. И вот сидит утомлённый гитарист, курит, а к нему подходит какой-то мужик, одетый не по-нашему, но цивильно. «Что же ты, Шустрик, домой-то не идёшь» – спрашивает мужик – «тебя ведь мама ждёт и волнуется, поди». Шустрик ему и отвечает – «а ты, дядька кто такой будешь, и откуда меня знаешь?» Мужик ему, в ответ – «да уж тебя-то я хорошо знаю». Шустрый чуть бычок от радости не проглотил, эвона уж, какие навёрнутые папики слышали его игру. Мужик же тот, между тем, ни сколько не смущаясь, продолжает - знаю, что трамвай этот тебе проходу не даёт, но ты ничего не бойся и следуй за мной. Сказал так и пошёл, раз - и двинул прямо сквозь вагон. Шустрик рванул за ним, а вагон твёрдый оказался - ударился. Мужик с той стороны ему орёт – «следуй с именем моим на устах, и тебе обломится». Шустрилло обратно вопит – «а какое имя-то юзать надо?» Ему в ответ - Искупителя… Переспросил - не ослышался ли? Да нет, именно так. Что, и правда так? Ну ладно, чем Змей не шутит. И с диким воплем «Во имя Искупителя пропусти меня, железяка!» Шустрый двинул прямо сквозь трамвай. Мелкими шажками, поскольку внутри ничего, кроме сплошной темноты, не видно было. Крадётся, значит, и думает про себя – «верю в Тебя, Господи!» И прямо тут же решил песню сочинить, что бы имя Искупителя славить. Только заковырк случился - ни с чем нормальным у него Искупитель не рифмовался. Идёт и бормочет – «Искупитель-водитель-родитель-любитель». А потом ляпнул то, из-за чего всё и случилось. «Искупитель-оскопитель». И тут же его что-то подхватило, ударило твёрдым по пустой балде и пластом бросило на землю. А Искупитель сказал, смеясь – «ну и дурило ты, Шустрилло, и тексты у тебя такие же, пуберантные». После чего Шустрик отрубился и проснулся уже в больничке, Трипалым...
- Ну здорово - хмуро отвечаю наконец я, оторвавшись от воспоминаний.
Трипалый ухмыльнулся вдвое шире прежнего и протянул мне свою клешню. А у него там, мать моя женщина, все пальцы на месте! Я несколько мгновений глупо хлопал глазами, но потом всё таки пожал его руку, ожидая встретить твёрдость протеза. Да нет, нормальная, живая такая рука оказалась.
- Гляди, Щепкин - говорит - а мне пальчики-то назад вернули.
- Вернули? Кто... - пробормотал я.
Трипалый, хотя нет, теперь наверное всё-таки Шустрик, выдернул свою руку и, театрально завывая, издевательски пошевелил пальцами. Я не выдержал и улыбнулся.
- Корешки мои, я тебя обязательно познакомлю - и крутанул головой куда-то за спину - мировые, кстати, ребята.
С этими словами Шустрик подхватил с пола гитарный футляр, и бодрой походкой направился к столику. За ним, от дверей, потянулись двое совершенно непонятных личностей. К МОЕМУ столику, кстати.
- Проблемы, шеф? - подскочил ко мне, Сёмён Красин, которого я взял за внушающую уважение фигуру и ещё более внушающее умение смешивать коктейли.
- Ещё не знаю, Петрович - задумчиво ответил я, провожая взглядом человека, которого старательно ненавидел почти десять лет, и с которым связано почти всё лучшее, что я могу вспомнить о старых добрых временах.
- А я смотрю ты, Щепка, времени зря не терял - весело крикнул Шустрик спустя несколько минут, когда я наконец, отдал все необходимые распоряжения ребятам, и подошел к столику. Те двое, что пришли с ним, сидели молча с абсолютно ничего не выражающими физиономиями.
- Время не терял, это да - и я уселся напротив него - кто твои друзья?
- О... - протянул он в ответ - это крайне долгая и интересная история...
- Которая никак не может начаться без пол-литра - подхватил я, и махнул рукой Женечке, которая уже нагрузила поднос всякой снедью, включая и упомянутые пол-литра, перелитые в успевший основательно запотеть графин.
- Да ты сечёшь, старый змей! - счастливо рассмеяся Шустрик - Всё-ё-ё помнишь.
- Вот именно, всё помню - согласился я.
Может даже несколько зло, поскольку Шустрый вдруг как-то переменился в лице. Нехорошо так переменился. На мгновение мне даже показалось, что это не тот Петька Шустров, с которым мы однажды в детстве пошли на рыбалку и чуть не уплыли на отколовшейся льдине в залив, а в другой раз полезли на крышу бани подглядывать за голыми тётками, и нас поймал сторож.
- И я. Тоже. Помню. - хмуро процедил этот чужак - Две косых.
Я пожал плечами, про себя даже соглашаясь, что для встречи старых друзей эта тема несколько неуместна. Между тем Женечка подошла к нашему столику и принялась разгружать поднос. Шустрик молчал, наблюдая за ней. А я, чтобы заполнить неловкую паузу, стал ей помогать. Шум в зале несколько стих, поскольку, Флораторы, команда сегодняшнего вечера, удосужились наконец-то выбраться на сцену и принялись за настройку. Большая часть публики, определённо, пришла именно ради них. Впрочем, не имею ничего против, ради этого я и покупал когда-то этот сарай, кем-то в насмешку над всем миром называемый кафе-баром. Один только Искупитель наверное знает, сколько времени и сил мне пришлось потратить, чтобы привести его в божеский вид. А уж как мы отваживали всех живущих неподалёку хануриков от привычки заваливать сюда на автопилоте, за последней наркомовской сотней, так это вообще целая эпопея...
- Неплохо тут у вас, Щепа - произнёс вдруг один из спутников Шустрика. Тот, что сидел слева от него.
- Опять-же, девушки крайне симпатичные - добавил второй.
Женечка сделала вид, будто ничего не услышала, однако удалилась от нас, явно специально виляя попкой. У Петровича, который скучал за стойкой, буквально челюсть отпала. Все знали, что Женечка ни с кем и никогда не флиртует, без исключений. Хоть, видит бог, я на такое смотрю сквозь пальцы - все мы люди, все живые.
В это время один из Флораторов, ну и названьице кстати, подключил к монитору гитару и из колонок раздался резкий свист. Шустрик, точно проснувшись от него, уже в прежней своей манере, продолжил прерванный разговор:
- Я, Щепа, про эти две грёбаных сотни постоянно помнил - и он принялся разливать водку.
- Веришь-нет, все эти девять лет, три месяца и тринадцать дней. Взял бабки, что ты на Страт собирал и пропал в высях... Да я же всё время думал - ведь Щепкин хрен знает, что про меня думать, а фантазия у него богатая...
- Мы решили, что доползался змей Трипалый.
- Не ссать, мой трамвай ещё не сделали! - бодро воскликнул Шустрик, и с этими словами поднял стопку.
- Ну, за встречу, Колька.
Я поднял в ответ свою, и вдруг заметил, что спутникам своим он не наливал. Более того, они этим фактом явно не тяготились и, несколько оживившись, с нескрываемым любопытством глазели по сторонам. Верно определив причину моего замешательства, Шустрик пояснил:
- Они того... Э... не пьют, подшились.
- Ну тогда за встречу, Петька. - ответил я и мы чокнулись. Бздынькнулись, как любил говорить он когда-то...
Удивительно, но именно в этот момент, словно подловив нас, Флораторы начали играть. Что-то такое в ирландском стиле – тренькнула скрипка, потом вступила флейта и, наконец, подала признаки вялотекущей жизни гитара. Когда нам было по столько лет, как этим ребятам, мы играли настоящий рок, а не какие-то фолковые сопли. Впрочем... публике нравится, а я имею на хлеб с маслом, так что мне в принципе по барабану, что они там творят, лишь бы матом со сцены не орали.
- Хор-р-роша, злодейка - крякнул Шустрик, и захрустев огурчиком развернулся к сцене.
Его спутники тоже смотрели в ту сторону, словно завороженые. Солист, длинноволосый худой юноша с жутко ободранным Ибанезом наперевес, пел нестройным голосом:
В тот день, когда я умер, уже не помню - от чего,
Грустилось и хотелось выйти за предел.
Душа рвалась из тела вон, душа просила своего,
Но я не ведал что творил, и всё терпел!
Хотелось быть или не быть,
Хотелось вспомнить и забыть,
Хотелось петь.
Но я не мог...
После этого последовало соло, подкреплённое невнятными завываниями, по которым становилось совершенно ясно, почему он не мог. Шустрик с несколько удивлённым выражением лица повернулся ко мне и спросил:
- Что это за пионеры?
- Флораторы - ответил я.
- Текст, вроде бы, неплох, а вот руки-то кое кому пообрывать бы.
- Или пальцы перебить - с ухмылкой подхватил я.
Но Шустрик строго погрозил мне и снова обратил внимание на сцену.
Тот день, когда я умер, уже не важно - где и как,
Был ярок, словно Голливудское кино.
Казалось что-то порвалось, казался лишним каждый шаг,
Казалось мир застыл но всё равно!
Хотелось всё, что есть, простить,
И хоть кому-то нужным быть.
Хотелось петь.
Но я забыл...
В тот день, когда я умер, уже плевать - ради чего,
Я так стремился разорвать событий круг.
В котором всё когда-то где-то, в котором больше ничего,
В котором люди просят крылья вместо рук!
Хотелось знать, или не знать.
Хотелось просто тихо спать,
Хотелось петь.
Но для кого...
Пока я слушал это, мне вдруг начало становиться понятным, отчего люди слушают Флораторов и им подобных. Да, они не умеют ни играть, ни петь, но у них есть душа. Живая и способная на любовь и боль, которая чего-то ищет, перебирая разные истины одну за одной и, не находя в них ответа на свои вопросы, пытается тогда придумать свою. Собственную, и не пытаться навязывать её никому, а просто поделиться.
Шустрик, не говоря ни слова, снова потянулся к графину. Но я видел, что песня ему понравилась. Очень понравилась... Девять лет назад он бы не постеснялся выкрикнуть на весь зал, что вся эта поэзия - дерьмо-с, не стоящее мизинца его левой руки, а сегодня взял и промолчал.
Вот так-так, все мы меняемся...
- Шустрило, а что означала эта метафора о яркости голливудского кино? - спросил его левый спутник.
Шустрик кивнул мне, указывая на уже наполненную стопку. После того, подняв свою и приняв одохотворённое выражение лица, произнёс рождённый моментом тост, пародируя всеми юмористами сто лет как заежженый восточный акцент:
- Так и випьим-жи за точние митафоры!
И мы выпили…
- Вся прелесть по-настоящему хорошей поэзии, Черный, заключается в её лаконичности.
- Кстати, Колька - и Шустрик повернул голову в мою сторону – я же обещал вас познакомить! Так вот, справа от меня сидит Белый, а слева, соответственно - Черный. А это Щепа, мой старый добрый друг, но они тебя и так хорошо знают.
- Заочно, по правде говоря - добавил Белый.
- Поэтому нам вдвойне приятно встретиться с вами, так сказать, вживую - поклонился Чёрный.
- Здорово, передо мной мистер Black и мистер White в русском переводе - ухмыльнулся я.
- Но! - со значением прервал меня старый-добрый-друг - Прошу присутствующих помнить, что мы говорили о метафорах. При чём, Голливуд, как ты сам того не ведая догадался, имеет в этот знаменательный вечер не последнюю роль.
- Итак?
- Извольте. Я с удовольствием открою вам глаза. Итак, поэзия. Те образы и понятия, что неплохой писатель способен разложить и добротно попользовать в нескольких главах, а великий писатель - даже в нескольких книгах, в хорошей поэзии запросто умещаются в несколько куцых, коротюсеньких строчек. Конечно же, это самое «запросто», оно, естественно, выглядит таковым только внешне. И, прежде всего потому, что поэзия - это искусство метафор, а не описаний. При этом бывает так, что метафора сама по себе лишь является намёком на другую метафору, благодаря чему несколько скупых слов чудесным образом разворачиваются в целое понятие. Или даже в описание целого события. Однако, при всём этом, такие намёки понимать способен далеко не всякий...
И Шустрик указал на Чёрного который, похоже, ничуть не оскорбился на такой выпад в свою сторону.
- Получается что поэзия, в лучших своих образцах - в полной мере элитарна, поскольку нацелена на существ, которые могут воспринимать, сопереживать и думать. Но! Это ровным счётом ничего не значит, если в упомянутом искусстве метафор автор чересчур активно использует сиюминутное и этническое. Я имею в виду...
Я понимал, что совершенно точно, что-то абсолютно с ним не так. С одной строны Шустрик оставался тем же самым балаболом, еще в школьные годы способным из любой чепухи раздуть стройную теорию, подкопаться под которую, влёт, не мог никто. С другой стороны он где-то шлялся целых девять лет, и всё ещё так и не сказал, где. Вдобавок... Вдобавок, он ведь был Трипалым, а вернулся-то абсолютно целым и здоровым. Здоровым? Ёлки-моталки! Так он ведь...
- ...прис-сущие лишь короткому историческому периоду и привязанные к конкретному географическому месту. И тогда слушатель ни чуть не виноватый в том, что не знает обо всех на свете делах - вещал всё это время Шустрик - ухватываешь пока мыслю, Чёрный?
- Не всё конечно - отозвался Чёрный.
- Но в целом звучит разумно - добавил Белый.
- Потому что так оно, ребятки, и есть - торжественно возвестил Шустрик, и снова потянулся к графину.
- О чём это я кстати? Ага! Давайте выпьем!
- С радостью бы, но нам нельзя - ответили его спутники.
Прозвучало это так слаженно, точно подобный диалог происходит уже не в первый раз. Я в этот момент хотел спросить кое что, очень меня
заинтересовавшее. Даже странно, почему я не заметил этого сразу? Но Шустрик не дал мне и рта раскрыть, практически силой всучив в руки до самых краёв наполненную стопку.
- Тогда буду пить и болтать с Колькой - заявил он, и уже безо всяких тостов опрокинул в себя, даже не сделав традиционного выдоха, свою порцию.
Мне ничего не оставалось, как сделать то же самое. В голове уже стало легко и беззаботно, такими темпами вечер обещал плавно перейти в грандиозное утреннее похмелье. Но хотите - верьте, а хотите - нет, мне на это стало полностью наплевать. Белый и Чёрный, похоже полностью, перекинули своё внимание на звёзд этого вечера - Флораторов, а мой личный звездец вечера сидел передо мной и, с откровенно нахальной улыбкой, разливал остатки.
- Щепа, слышь?
- Ну - отозвался я, одновременно размахивая рукой, что-бы Женечка вышла из прострации, вызванной происходящим на сцене, и принесла ещё один графин.
Змей! Машка меня на стружку пустит, да и сотрудникам личный пример показываю, явно не тот. Петрович, например, когда я его к себе взял, вообще в Братство хотел уйти, поскольку окончательно спился и смысла в дальнейшем не видел...
- Ты спрашивай, Щепа, не стесняйся - сказал Шустрик.
Спрашивай, говоришь? Вот сейчас и спрошу, и попробуй Петруня только не ответить! И я задал вопрос, который уже несколько минут крутился у меня на языке, не давая места никаким другим мыслям.
- Кто ты такой?
- Я-то кто такой? - хохотнул он, и поставил обратно на стол свою стопку. И добавил:
- Это вот ты кто такой?
- Ну ты ёлки-моталки... Я Щепов, Николай Андреевич, семьдесят пятого года рождения...
- Ага! - перебил меня Шустрик - понял тебя, иду на таран. Щас! - он всё-таки выпил водку, хлопнув ладонью по столу так, что к нам обернулось несколько соседей. Я извиняюще развел руками. Там всё поняли, сделали выводы и вернулись к своим делам.
- А я, палки-копалки, Шустров Пётр Петрович. Опять-таки, семьдесят пятого-же года.
- Я не...
- Погоди - снова прервал он меня - в школе мы с тобой оказались двумя последними в классном журнале, и нас Ростиславна посадила за одну парту. Так нас все придурки и звали - Ша и Ща.
- Сколько...
- Да погоди же ты, дай досказать - взорвался Шустрик. Кстати очень похоже, совершенно по-Шустриковски, с характерными интонациями и выражением лица. Но это был не Петька, не мог быть он, никак.
- Когда нам было по тринадцать, мы сделали из картона и зеркал перископ, чтобы подсмотреть как твоя двоюродная сеструха, которая приехала погостить из Армении, моется в ванной. Забрались вдвоём ногами на ваш хвалёный голубой финский унитаз, а этот сука рухнул в самый ответственный момент! Ну как, помнишь такое, Колюха?
Я хотел было ответить, что помнить-то, конечно, помню, но... И тут заметил, что рядом, с совершенно глупой улыбкой, стоит Женечка, и с интересом всё это слушает. Я подхватил у неё графин:
- Ступай, Евгения, это мой школьный дружок. Сто лет не виделись, вот... И устроили, понимаешь, вечер воспоминаний.
- Николай Андреич, а вы нам такого не рассказывали - проворковала она.
- Нельзя же девушкам всякие глупости болтать - отмахнулся я.
- Тем более таким, правда Чёрный? - подхватил Шустрик.
- Да-да - несколько рассеяно отозвался тот.
Женечка надула губки, обожгла обиженным взглядом почему-то меня, и удалилась в гордом молчании. Снова выпятив и раскачивая, язви меня Змей. Шустрик не преминул заняться наполнением стопок, а я поймал укоризненный взгляд Петровича. Да пошли вы все... Мой кабак, моё дело!
- Помню я такое, конечно помню. Но во всём вот этом, мон шер, меня крайне напрягают три очень важных момента.
- Я даже знаю, какие - согласился он.
- Ну и?
- Синоним неопределённого множества фаллосов! Ладно, перечисляю...
Я молчал... Мне этот его "синоним множества", в своё время, ой как пригодился. Придумав несколько заковыристых но, на первый взгляд, абсолютно безвредных присказок, Шустрик приучил к ним и меня. Как-то раз, во время домашнего ремонта, я попал по пальцу молотком и, естественно, произнёс короткую но ёмкую заздравницу. Батя не расслышал, и переспросил. Ну я и ответил - самка, мол, высшего примата, склонная к частым и неразборчивым половым контактам... Естественно, моментально получил по шее но, спустя несколько минут, отец начал ржать и долго не мог остановиться. Мне кажется, именно в тот день он понял, что я уже вырос…
- При чём их, кстати, четыре. Итак - где меня носило, кто мои друзья, почему у меня все пальцы на месте и - сколько мне годков. Давай для начала выпьем, а?
- Да, выпьем - подтвердил я.
Мы выпили. Помолчали. А Флораторы? Что же, Флораторы, они - пели...
Я краткая искра сознанья во мраке -
Мелькну и исчезну на веки веков.
Развеется прах и затрутся все знаки,
И мир мой исчезнет под слоем песков.
Бесстрастно светило осветит могилу -
Итог моих мыслей деяний и слов.
Сегодня я здесь, уже завтра я сгину,
Постигнув никчёмность созданья основ.
Ещё одна жизнь, ещё одна смерть,
Ничего не изменят мы лишь бьёмся о твердь.
Вот ещё один способ лишиться остатков ума.
Ещё один выдох ещё один вдох,
Всё это очень похоже на суетность блох,
Вот ещё один повод топить горе в чаше вина.
Шустрик слушал, закрыв глаза. И я его понял - просто грех перебивать такое. Перебивать своим бодрым ёрничеством, весёлыми байками или даже простым выяснением дел. А если ты даже не можешь понять, почему человек вдруг начинает задавать такие вопросы, осознать что песня эта звучит не про него, не потому, что ему захотелось выскочить на сцену и поведать всему миру, какой он умный но несчастный. Она про тебя и для тебя, что бы ты мог вдруг вспомнить, что ты не просто самец высшего примата, а что-то большее. Если ты не можешь это понять, хотя бы это, то тебя здесь наверное просто нет. Я взял графин и наполнил стопки до краёв. Понеслась...
Зачем мы и кто мы, поведай, о боже -
К чему тебе твари во прахе у ног,
Неужто ты маниям всяческим тоже
Подвержен, и должен нас втаптывать в мох?
Рвануть, ослепив вечность вспышкой сверхновой:
Смотрите, уроды, я здесь, я живой!
Мой дух не приемлет судьбы мне готовой
Я сам по себе, я не ваш, я лишь свой!
Но ещё одна жизнь, из которой бы я
Не прожил ни столетья, ни года, ни дня.
Вот ещё одна сказка, которую стоит забыть.
Ещё один день, ещё одна ночь
Без желанья вернуться уносятся прочь -
Вот ещё одна чаша, которую надо испить...
Когда стало ясно, что прозвучали финальные аккорды и Флораторы на этом программу завершают, Шустрик вынырнул из своей прострации и увидел наполненные стопки. Но не стал хвататься за свою, а посмотрел мне прямо в глаза. Я вдруг увидел, что он почти плачет.
- Почему этот... этот мальчик. Почему он думает такое, Колька, почему он спрашивает о таком?
- Я не знаю, Петруха. Может быть, это вообще не его тексты - ответил я, а что ещё мне оставалось сказать?
- Нет, эти стихи его - вмешался Белый.
- Хор-р-рошие, цепляют - пророкотал следом Чёрный.
- Ему же, прости господи, е...ться надо, по девкам бегать и водку жрать, жизни надо радоваться, а он... такое...
Шустрик не завершил фразу и прикончил свою порцию. Мне ничего не оставалось, как повторить его действие. Знаете, а ведь любой-бы, кто его когда-либо знал, любой не поверил бы: «Кто, Шустрик страдает? Да не может такого быть! Ему же только дай гитару и позволь горланить какую-нибудь похабень...» А вот… Может...
- Мы даже не думали что у вас так - сказал вдруг Белый.
Я подумал, что он имеет в виду мой бар и те команды, что у меня играют. Но не успел произнести традиционно-скромные благодарности.
Потому что ответил Шустрик.
- А что вы думали? - с неожиданным жаром начал он - Что я вам сказочки рассказывал? Сначала понахерачили, потом расхреначили, а затем ухерачили в кустики. Этика у них, дескать, превыше всего!
- Этика - кивнул Белый.
- Ну так вот вам ваша этика. Сколько мы тут?
- Петр, слушай... - попытался встрять я. Но меня, похоже, решили проигнорировать.
- Всего два, два коротеньких часика, что они для вас - пшик. А за них уже столько всего...
- Шустров, ты пьян - сказал Чёрный.
- Но мы понимаем - добавил Белый.
- И это всё? - удивился Шустрик.
Оба его товарища переглянулись, потом Белый сказал:
- Мы видели.
- И слышали - отозвался эхом Чёрный.
- Мы поняли и мы согласны – уже хором произнесли они.
- Но сейчас пойдём, сыграем - закончил Белый.
Я уже ничего не понимал. Вечер странно начался, но заканчивается он ещё страньше. Это единственное, что я понял, даже не смотря на выпитое. Всё, что мне оставалось, это сидеть и блуждать осоловелым взглядом по их лицам.
- Это да - улыбнулся вдруг Шустрик - айн момент, только отолью.
И нетвёрдой походкой почесал в сторону туалета, который у меня, кстати, из зала не видно. Чтобы не шатались все, кому не лень. Но Шустрый направление держал совершенно точно, словно бы уже бывал здесь. Чёрный принялся расстёгивать тот футляр, что притащил с собой Шустрик.
- Вы ведь позволите, Николай? - с улыбкой обратился ко мне Белый. Я пожал плечами:
- Кнеш...чно, это ведь свободная страна, мне-то что?
- Славно - снова улыбнулся Белый - а на Шустрика вы не сердитесь, он и правда раньше не мог.
- А теперь может? - глупо спросил я.
- Теперь да - кивнул Белый, и с гитарой под мышкой отправился ко сцене.
- Да и мы в стороне стоять не будем, поможем - добавил Чёрный, так же поднимаясь со стула.
- А что может-то? - почти крикнул я в догонку.
- Да всё, собственно.
Я расслаблено откинулся на стуле - вот так. Всё. Ни больше, ни меньше. Петрович, ни слова ни говоря, выбрался из-за стойки, подошёл и сел рядом со мной. Я, так же молча, толкнул к нему стопку. Здравствуй-здравствуй, паранойя - я твой тонкий колосок...
Шустрик вышел из туалета до отвращения трезвый, на мой натренированный взгляд. Мокрые волосы зачёсаны назад, пёстрая рубаха расстёгнута до-пупа, пиджак болтается на плече со скомканным, торчащим из бокового кармана галстуком. На лице же царит та самая, Шустрикова улыбка короля рок-н-ролла, которую он так долго отрабатывал перед зеркалом с прикреплённым в уголке портретом Элвиса. Совсем как тогда, в НАШИ двадцать. Ведь ничуть не изменился Пётр Шустров, ему на глаз больше и не дашь. Кстати, а он ведь мне так и не ответил...
Публика заворчала было, когда вся троица оказалась на сцене, но быстро успокоилась, когда Шустрик невозмутимо подключил гитару к монитору, Чёрный уселся за ударные, а Белый встал у клавиш. Вы хочите шоу? Что-же, будет вам шоу, готовьте памперсы, ребятки!
- Чего, шеф? - донёсся до меня голос Петровича.
Я понял, что последнюю мысль произнёс вслух, ничего не оставалось, как пояснить:
- Когда Шустрик был Трипалым, он не потея лабал так дико, как Металликам всяким только в эротических снах мечтается.
- Трипалым? Это который... - переспросил Петрович.
- Угу, а теперь вот нарисовался - кивнул я - с новыми пальцами.
- Андреич, а ты часом не того?
- Не знаю, Красин, уже не знаю.
О том, что Шустрик, кажется, теперь может собственно всё, я говорить не стал. Или не успел. Потому что это трио начало играть...
Когда-то я тоже играл. Естественно, вместе с Петрухой. Откровенно говоря, ведь здесь все свои, играл всё-таки Шустрик, а я просто по инерции следовал за ним, от самой школьной парты. Или скамьи, как там правильно? И когда он пропал с моими деньгами на вожделенный Стратокастер, игра моя прекратилась. Не потому что гитары не было, нет. Просто не стало рядом Шустрика, и я тут же поплыл своим собственным курсом, который привёл вот к этому вот бару. Я мнил себя, конечно, старым рокером. Даже больше того - каким-то подобием мецената, который помогает молодым ребятам встать на ноги и найти своего слушателя. К примеру вот, тем же самым Флораторам...
Сначала вступили ударные, Чёрный выдал быструю дробь и тут же перешёл к мерному джемовому ритму, под который немедленно подстроились клавиши Белого. Очень похоже на старых добрых Пёрплов, в самом их начале. Шустрик же подошёл к микрофону, он всегда любил самостоятельно объявлять свои номера и, насколько я помню, делал это в довольно-таки эксцентричной манере.
- Добрый вечер, уважаемые друзья - короткая блюзовая гамма.
- Мы, зашли сегодня в гости к моему старому другу - снова гамма.
- Который по совместительству является гостеприимным хозяином этого храма культуры - и Шустрик махнул рукой в моём направлении.
- Николай Щепов!
Белый выдал некое подобие фанфар, и часть публики обернулся посмотреть на диво чудное, в моём скромном лице. Я помахал им рукой, и чуть не упал со стула, не поддержи меня Петрович - точно бы сверзился на радость соседям.
- И что же мы здесь застали? - Шустрик принялся "настукивать" несложный ритм на басовых струнах, а за гаммы взялся уже Белый.
- Какие-то ребята, какие-то Флораторы заставили меня пустить скупую мужскую слезу! - и Шустрик поклонился в сторону упомянутых персон, которые уже успели устроится за угловым столиком и пожинали заслуженные восторги публики.
- Но, не потому что игра их никуда не годится - и всё вдруг затихло.
- А потому что за такие тексты, сам Змей снимет с себя последнюю рубаху - смех в зале, Шустрик снова поклонился Флораторам.
- И нам очень захотелось как-то ответить этим ребятам - Чёрный снова начал гнать ритм.
- Только вот слегка разогреемся...
А потом началось что-то невообразимое. Может, конечно, я и пьян, а когда такое происходит, мне любой мотивчик сложнее собачьего вальса кажется звоном небесных струн, но судя по творящемуся вокруг - всё было на самом деле так, каким оно казалось лично мне. Дело в том, что вокруг вообще ничего не творилось, почти моментально сцена приковала общее внимание - все застыли как есть. Шустрик не играл, он плакал и мы плакали вместе с ним, а через минуту он смеялся и мы тоже смеялись, хотя слёзы всё ещё катились по нашим лицам. Вместе с нами он влетал в широко распахнутые ворота рая и падал в самые глубины ада. И мы, вместе со струнами его гитары, то дрожали от неземного наслаждения, то трепетали от невозможной боли. Так не бывает, потому что так не бывает никогда. Но так всё и было. Его странные спутники тоже были хороши, но правил всем Шустрик, и вселенная вращалась только вокруг него. Я поверил - он действительно мог всё. Кажется, немного позже Шустрик несколько сбавил темп, и начал петь, но я никогда не смогу рассказать - как и о чём. Это было мною пережито, но оказалось настолько неуловимым, что прошло мимо, оставив лишь чувства сопричасности к Вечному и великой веры, что Всё Будет Хорошо. Понимаете, когда я вернулся в реальный мир, я ещё несколько томительных мгновений боялся глубоко вдохнуть и нарушить окружающую тишину. И ещё, я вдруг ощутил себя абсолютно, панически, кристалльно трезвым. Похоже на то, что очень похожее на произошедшее со мной, творилось со всеми присутствующими.
Наверное, мы были готовы сидеть, вот так, хоть весь остаток своей жизни, но Шустрик решительно прервал нашу нирвану:
- Для вас сбацали Шустров-сотоварищи - и спрыгнул со сцены.
Мне хотелось попросить его остаться там, сыграть ещё. Но я испугался того, что если он ещё хоть раз повторит это, я пойду за ним куда угодно, точно дети за Крысоловом. Петрович почтительно освободил место и побрёл к стойке бара, то и дело оглядываясь.
- Ну как оно? - спросил Шустрик, усаживаясь.
- Да кто же ты такой, Змей тебя дери? - спросил в ответ я.
- Шустров он - ответил подошедший Белый.
- Самый настоящий - подтвердил Чёрный.
- А вы-то сами кто такие? - поинтересовался я ехидно.
- Мы? - переглянулись они.
- Да ангелы они - буркнул Пётр, широко зевнув. И добавил:
- Хранитель и Искуситель. Кто где, думаю, объяснять не надо.
- Скажи лучше, где траву брал?
- А я знал, что ты не поверишь, потому и сказал.
- Ну и где же их униформа, ну там нимбы с крылышками и арфы всякие?
- С нимбами были другие, а крылышки люди сами придумали - ответил Белый.
- Арфы им вообще на хрен не нужды - добавил Шустрик - слышал, как Искуситель на ударных шпарит?
Я кивнул что, дескать, да, не глухой. Он внимательно посмотрел на меня.
- Да и вообще всё это бред.
- Ага - согласился я.
- Всё, что ты знаешь и думаешь - полный и обкончательный клинический бред.
- Это ещё с какой такой радости? Кто тут бредятину несёт, так это точно не я...
- Да зря я, Колюня, вообще по друзьям детства пошёл - ответил он.
А потом меня не стало.
И хоть режьте меня по живому, до сих пор ума не приложу - Шустрик это приходил, или кто другой...
остальное для печати